Убийство в спальном вагоне

Отец так и не оправился после инсульта. В больнице сказали, что надо радоваться тому, что парализовало его только частично. Отец мог ходить, немного подволакивая ногу, правая рука была скрючена и прижата к боку. Он ничего не говорил, только мычал, ей казалось, что сердито и недовольно.

Врачи обещали, что со временем речь восстановится, но отец чувствовал себя все хуже и хуже, раздражался по пустякам, смотрел на свою дочь, злобно сверкая глазами, она же всякий раз принималась плакать от жалости к нему. Тогда он еще больше злился.

В издательстве пошли навстречу и разрешили работать дома, поскольку она не могла оставить отца одного, он был абсолютно беспомощен, рубашку не мог застегнуть одной рукой. Нужна была сиделка; дорогие лекарства, массажистка и занятия по восстановлению речи стоили много денег, которых не было. Отец до болезни читал лекции по физике для студентов вечернего отделения, она редактировала чужие тексты, преимущественно на научно-популярную тематику. Накоплений у них не было. Врачи пожимали плечами и не давали никаких обнадеживающих прогнозов, да она и сама видела, что отцу все хуже и хуже. И вот, когда однажды утром он не смог здоровой рукой удержать чашку с горячим чаем, она решилась и сказала, что нужно попросить денег у матери. Он закричал на нее – страшно, без слов. Не закричал – завыл. Она ужасно испугалась, тогда он дрожащей рукой нацарапал на листке бумаги одно слово – «Прокляну!».

Больше они не затрагивали эту тему, но отец стал с ней суров, даже груб. Он с трудом вставал с кровати, здоровая рука тоже плохо двигалась, ей приходилось кормить его с ложечки. Потом он слег, врачи дали понять, что конец близок, а она уже так измучилась, что приняла это сообщение спокойно. Каждое ее утро начиналось с кошмара – она боялась, что, войдя в комнату к отцу, найдет его на кровати мертвым.

А когда это действительно случилось, первое чувство было облегчение. Потом пришло горе, но она никак не могла забыть то облегчение и корила себя за это.

Выслушав ее сбивчивый рассказ, доктор нахмурился и выписал ей таблетки. Не наркотик, нет, успокаивающе улыбнулся он на ее вопрос, но эти таблетки помогут вам расслабиться и крепко спать по ночам.

Стас явился через две недели после похорон – без звонка и предупреждения, просто позвонил в дверь, и она открыла, не спрашивая, кого это принесло на ночь глядя.

Стас был ее бывший муж. То есть фактически настоящий, потому что они еще не оформили развод, хоть и не общались больше года. Обаятельный негодяй с дивной улыбкой, слишком широкой, чтобы быть искренней. Веселый и находчивый, душа любой компании, он играл на гитаре и пел приятным голосом, переставляя в песнях слова, чтобы было смешнее. Когда они познакомились три года назад, ей было… двадцать девять. Не то чтобы сильно хотелось замуж, но было лестно иметь рядом такого симпатичного мужчину. Он вносил в ее довольно скучную жизнь приятное разнообразие.

Отец ничего не сказал, и она слишком поздно заметила, что он Стасом недоволен. Отец до болезни был добрым и мягким человеком, никогда ей ни в чем не перечил и хотел видеть ее счастливой.

На этой приятной ноте нужно остановить воспоминания.

Она спустила ноги с кровати, попыталась нашарить тапочки, привычно не нашла их на обычном месте и не удивилась этому. Прошлепав босыми ногами до ванной, она включила свет и уставилась на себя в зеркало. Вид мало впечатлял: бледная, глаза красные, темные волосы в беспорядке рассыпались по плечам… После смерти отца она сильно похудела, и шея, казавшаяся слишком длинной, жалко торчала из выреза ночной сорочки.

Она нашла в шкафчике прозрачный пластмассовый флакончик с таблетками, выбросила одну на ладонь и задумалась. От таблетки она заснет, а утром встанет ко всему равнодушная. Доктор называет это спокойствием и безмятежностью. Ей же кажется, что состояние после таблеток ненастоящее, что это не она выходит на улицу и едет на работу в переполненном вагоне метро, а совсем другая женщина – невозмутимая и толстокожая, равнодушная ко всему. Рука ее дрогнула, и таблетка покатилась по кафельному полу. Она не стала ее искать.

Привычный вид в зеркале привел ее в чувство. Боль почти забылась, как и кошмар. Но все-таки… Она расстегнула сорочку, больно было вот здесь, под левым соском, как будто… как будто ударили ножом.

Наконец тьма за окном поредела и отступила, наступило утро. Надежда приподняла краешек занавески.

Наверстывая потерянное время, поезд мчался мимо золотеющих рощ, мимо маленьких просыпающихся поселков.

Галина Ивановна все еще спала. Проснулась она только от стука проводницы, которая известила о скором приезде в Петербург.

Генеральша мгновенно поднялась, подхватила полотенце, несессер с туалетными принадлежностями и удалилась в туалет.

Надежда соскочила с дивана, подняла полку и заглянула внутрь.

– Ну как ты – живой?

– Не спрашивай! – прохрипел из рундука свернувшийся буквой «зю» Бегунов. – Ну что – приехали?

– Потерпи еще полчасика! – И Надежда торопливо захлопнула крышку, потому что дверь купе уже начала открываться.