Убийство в субботу утром

Дождь усилился. Хильдесхаймер попыхивал трубкой, которую по мере надобности набивал заново, извлекая прогоревший табак горелой спичкой. Китайская пепельница переполнилась, он вытряхнул ее содержимое в стоящую рядом со столом корзину для бумаг, затем встал и, несмотря на проливной дождь, открыл окно. Михаэль уселся поглубже в кресло и снова стал слушать монотонную, с немецким акцентом речь профессора.

— Как раз в те годы приехали, например, Фрума Холландер — еще совсем молодая — и Лини Штернфельд. — Михаэль вспомнил женщину на кухне. — Они обе прошли психоанализ у Дейча и оставались в его доме довольно долго, пока не нашли себе жилье. Фрумы уже нет, а Лици, как и я сам, не становится моложе. — Дождь утих, поднялся ветер, и свежий аромат влажной земли заполнил комнату, вытеснив запах табака.

Жизнь не баловала их, совершенствование в аналитической практике давалось огромными усилиями, к тому же они почти ничего не зарабатывали. По настоянию Дейча они лечили детей и подростков, высланных из Германии без родителей, подопечных «Молодой алии», а те, естественно, не могли платить.

— Фактически Дейч нас всех содержал, всех… — Хильдесхаймер запнулся, подыскивая точное слово, — кандидатов.

Они были именно кандидатами — он, и Левины, и Фрума, и Лици. Кандидатами тогда еще не существующего Института. А Дейч был их руководителем.

Только после пяти лет работы он разрешил Хильдесхаймеру заниматься самостоятельной практикой, и тогда же начали проводиться клинические семинары, на которых все члены группы докладывали о своих случаях, а Дейч комментировал доклады. Хильдесхаймер в нескольких словах описал профессиональные навыки Дейча, его высокое мастерство и чувство ответственности.

— Я до сих пор чувствую себя перед Дейчем в огромном долгу.

Атмосфера была новаторской. Нехватка денег и медленный карьерный рост никого особо не волновали.

— Да, не обходилось без напряженных моментов; но ведь это в порядке вещей, не так ли?

Напряжение в основном возникало из-за подавляющего, авторитарного характера Дейча, но также сказывались и условия страны.

— Страшная жара. Сушь иерусалимского лета. Плюс еще проблемы с языком. — Хильдесхаймер бросил взгляд на книжный шкаф и заговорил вновь: — Все семинары проводились на немецком, а собственно лечение осуществлялось на смеси языков, включая ломаный иврит. — Он снова улыбнулся своей детской улыбкой. — Сейчас, конечно, трудно себе представить, что тогда я не знал ни слова на иврите. А сколько сил понадобилось, чтобы овладеть им!

Он прервался и спросил, где родился сам Михаэль: уже в Израиле?

Нет, но ему было три года, когда семья приехала сюда.

— Детям язык дается легче.

— Это правда, — сказал Михаэль, — но у них бывают другие сложности.

Старик согласился, заинтересованно на него посмотрев.

Михаэль вдохнул аромат жасмина, как видно, росшего под самым окном, и закурил новую сигарету. Шестую по счету.

Постепенно Хильдесхаймер и Левины стали полноценными, квалифицированными аналитиками, руководителями группы новичков, прибывших в Израиль после войны. Дейч тогда был единственным тренинг-аналитиком. В первое время они брали на обучение только психиатров, позже стали принимать также и психологов.

— И только один человек пришел из совершенно другой области. Сейчас подобное было бы невозможно. Но его личность и интуиция произвели на Дейча такое впечатление, что он взялся учить его с самых основ. Я сам был его руководителем, и теперь это весьма уважаемый сотрудник Института.

Михаэль чувствовал, что должен догадаться, о ком идет речь; не называя имен, старик пытался до него что-то донести. Он знал также, что спустя некоторое время имя всплывет в памяти само. И хотя не было сделано никаких прямых намеков, для него было вполне очевидно, что этого «весьма уважаемого сотрудника» Хильдесхаймер не любил.

Со временем — к началу пятидесятых — у них было двадцать аналитиков и пять кандидатов, и дом для них стал слишком мал. Дейч одряхлел и захотел жить отдельно. Дейч и Хильдесхаймер вдвоем (Левины тогда в Лондоне повышали квалификацию) подыскали здание, которое Михаэль посещал этим утром, а впоследствии Дейч завещал его Институту — поэтому Институт носит его имя.

— Когда оно больше не могло удовлетворять наших нужд, — продолжал доктор, — а нас было теперь уже сто двадцать человек вместе с кандидатами, так что когда читалась лекция, как сегодня, — его лицо на мгновение исказила гримаса боли, — мы с трудом в нем помешались — стали надстраивать еще один этаж. Или когда кандидат должен был делать презентацию… — Тут он внезапно прервал рассказ, увидев, что инспектор собирается задать вопрос.

— Что такое презентация? — спросил Михаэль.