Убийство в Вене

– Да, но если ты поедешь туда и начнешь расспрашивать про взрыв, ты снова столкнешься с австрийской полицией и службами безопасности. Шамрон использует тебя, чтобы не выходить из игры. Он вовсе не заботится о твоих интересах.

– Ты говоришь как сподвижник Льва.

– Да я больше всего забочусь о тебе. – Она нагнулась и поцеловала его в губы. Ее губы были как цветок. – Не хочу я, чтобы ты ехал в Вену и погружался в прошлое. – После минутной паузы она добавила: – Я боюсь, что ты от меня уйдешь.

– К кому?

Она натянула одеяло на плечи и прикрыла грудь. Между ними встала тень Леи. Это Кьяра впустила ее в комнату. Кьяра говорила о Лее только в постели, надеясь, что Габриель там не станет ей лгать. Вся жизнь Габриеля была ложью, с любовницами же он всегда был мучительно честен. Он мог заниматься любовью с женщиной лишь в том случае, если она знала, что он убивал людей ради своей страны. Он никогда не лгал насчет Леи. Считал своим долгом честно говорить о ней даже женщинам, занявшим ее место в его постели.

– Ты хоть представляешь себе, как мне это тяжело? – спросила Кьяра. – Все знают про Лею. Она легенда службы, как и ты, и Шамрон. Как долго предстоит мне жить со страхом, что однажды ты решишь – больше так существовать ты не можешь?

– Чего же ты от меня хочешь?

– Женись на мне, Габриель. Оставайся в Венеции и восстанавливай картины. Скажи Шамрону, чтоб оставил тебя в покое. У тебя же все тело в шрамах. Разве ты недостаточно сделал для своей страны?

Он закрыл глаза. Перед ним открылась дверь галереи. Он нехотя вышел из нее и обнаружил, что стоит на улице в старом Еврейском квартале Вены с Леей и Дани. Они только что кончили обедать, идет снег. Лея нервничает. В баре ресторана был телевизор, и все время, пока они обедали, они смотрели, как иракские ракеты сыпались на Тель-Авив. Лее не терпится поскорее вернуться домой и позвонить матери. Она торопит Габриеля, чтобы тот не осматривал, как всегда, дно автомобиля. «Да ну же, Габриель, поторапливайся. Я хочу поговорить с мамой. Я хочу услышать ее голос». Он распрямляется, пристегивает Дани к его креслицу и целует Лею. Даже сейчас он все еще чувствует вкус оливок на ее губах. Он поворачивается и идет назад к собору, где в качестве крыши восстанавливает запрестольный образ, на котором запечатлены мученичества святого Штефана. Лея поворачивает ключ в замке. Мотор медлит включаться. Габриель стремительно поворачивается и кричит, чтобы она не включала мотор, но Лея не видит его, так как смотровое стекло запорошено снегом. Она снова поворачивает ключ, и Габриель взлетает в воздух…

Он подождал, пока картины, полные огня и крови, не поглотит тьма, тогда сказал Кьяре то, что она хотела услышать. Когда он вернется из Вены, он поедет навестить Лею в больнице и скажет ей, что полюбил другую женщину.

Лицо Кьяры потемнело.

– Я бы хотела, чтобы ты нашел другой путь.

– Я должен сказать ей правду, – сказал Габриель. – Меньшего она не заслуживает.

– А она поймет?

Габриель передернул плечами. У Леи была психопатическая депрессия. Врачи Леи считали, что в ее памяти, словно видеокассета, все время проигрывается взрыв. И не остается места для впечатлений или звуков реального мира. Габриеля часто интересовало, каким он запечатлелся Лее в тот вечер. Видела ли она, как он удалялся в направлении шпиля собора, почувствовала ли, когда он вытаскивал ее обгоревшее тело из огня? Он был уверен только в одном. Лея не желала с ним разговаривать. Она не сказала ему ни единого слова в течение тринадцати лет.

– Это нужно мне, – сказал он. – Я должен произнести эти слова. Я должен сказать ей правду про тебя. Мне нечего стыдиться, и я, безусловно, не стыжусь тебя.

Кьяра выпустила из рук одеяло и горячо поцеловала его. Габриель почувствовал, как напряглось ее тело, а в дыхании появился привкус желания. Потом он лежал рядом с ней и гладил ее волосы. Он не мог заснуть – не мог в эту ночь накануне возвращения в Вену. Но было тут и еще кое-что. У него было такое чувство, будто он только что совершил предательство. Будто он только что был в женщине, принадлежащей другому мужчине. Тут он понял, что мысленно уже стал Гидеоном Арговым. И Кьяра на секунду показалась ему чужой.

4

Вена

– Прошу паспорт.

Габриель положил его на стойку эмблемой вниз. Офицер устало посмотрел на потертую обложку и перелистал странички, пока не дошел до визы. И поставив еще один штамп – с более чем нужной силой, подумал Габриель, – вручил паспорт Габриелю. Тот сунул паспорт в карман и пошел по сверкающему залу прилетов, таща за собой чемодан на колесиках.

На улице он встал в очередь на такси. Было черным-черно и страшно холодно. Ветер гнал снег, и окрестные поля были накрыты сверкающим одеялом снега. До слуха Габриеля долетали обрывки немецкого с венским акцентом. В противоположность многим своим соотечественникам Габриель не чувствовал раздражения, слыша немецкую речь. Немецкий был его первым языком и оставался языком его снов. Он в совершенстве владел им и говорил, как его мать, с берлинским акцентом.