Убийство в Вене

17

Тибериас, Израиль

Была суббота. Шамрон приказал Габриелю явиться в Тибериас на ужин. Габриель медленно ехал по круто спускавшейся дороге и, подняв глаза вверх, на террасу Шамрона, увидел, как танцуют на ветру язычки газовых горелок на озере, а потом увидел и Шамрона, вечного часового, медленно шагавшего среди огоньков. Гила, прежде чем подать им еду, зажгла пару свечей в столовой и прочитала молитву. Габриель вырос в нерелигиозном доме, но в эту минуту, глядя на жену Шамрона, которая, закрыв глаза, движением рук притягивала к лицу свет свечей, он подумал, что ничего прекраснее никогда не видел.

В течение ужина Шамрон был замкнут и озабочен и не в настроении вести беседу. Даже сейчас он не говорил при Гиле о рабочих делах не потому, что не доверял ей, а потому, что боялся, как бы она не разлюбила его, узнав все, что он совершил. Гила заполняла долгие промежутки молчания рассказами о дочери, которая уехала от отца в Новую Зеландию и живет с мужем на птицеферме. Гила знала, что Габриель как-то связан с Конторой, но и не подозревала о подлинном характере его работы. Она считала его своего рода клерком, проводившим много времени за границей, и любителем искусства.

Она подала им кофе и поднос с печеньем и сухими фруктами, убрала со стола и занялась мытьем посуды, оставив мужчин беседовать. Габриель под звуки бегущей воды и позвякивание фарфора, доносившиеся из кухни, ввел Шамрона в курс дела. Они разговаривали приглушенными голосами при свете поблескивавших между ними субботних свечей. Габриель показал Шамрону досье на Эриха Радека и «Акцию 1005». Шамрон поднес фотографию к свече и прищурился, затем перевел очки для чтения на лысину и снова обратил тяжелый взгляд на Габриеля.

– Что вам известно о том, что было с моей матерью во время войны?

Взгляд, каким Шамрон посмотрел поверх края своей чашки, дал ясно понять, что нет ничего такого в жизни Габриеля, чего бы он не знал, включая и то, что происходило с его матерью во время войны.

– Она из Берлина, – сказал Шамрон. – Была депортирована в Аушвиц в январе сорок третьего года и провела два года в женском лагере Биркенау. Она вышла из Биркенау в рядах «Марша смерти». Подобно тысячам других людей она сумела выжить и была освобождена русскими и американскими войсками в Нейштадт-Глеве. Я что-нибудь забыл?

– С ней кое-что произошло во время «Марша смерти», о чем она никогда мне не рассказывала. – Габриель вынул фотографию Эриха Радека. – Когда Ривлин показал мне ее в «Яд Вашеме», я тотчас понял, что где-то видел это лицо. Вспомнил не сразу, но наконец все-таки вспомнил. Я видел это лицо мальчиком, на полотнах в студии моей матери.

– Потому-то ты и отправился в Сафед, чтобы встретиться с Ционой Левиной.

– Откуда вам это известно?

Шамрон вздохнул и глотнул кофе. Поняв, что Шамрону все известно, Габриель рассказал ему о своем вторичном посещении «Яд Вашема» в то утро. И выложил на стол страницы свидетельства матери, но Шамрон продолжал смотреть на его лицо. Тут Габриель понял, что Шамрон уже читал их. Memuneh знал все о его матери. Memuneh вообще все знал.

– Тебе собирались дать одно из самых важных заданий в истории нашей Конторы, – сказал Шамрон. – Я должен был узнать все, что мог, о тебе. В твоей характеристике из армии в плане психологическом ты назван одиноким волком, эгоистичным, обладающим хладнокровием прирожденного убийцы. Моя первая встреча с тобой подтвердила это, к тому же ты был невыносимо груб и патологически застенчив. Я захотел понять, почему ты такой. И подумал, что начать надо с твоей матери.

– И вы посмотрели ее свидетельство в «Яд Вашеме»?

Он закрыл глаза и кивнул.

– Почему же вы ни разу ничего не сказали мне?

– Это не моя обязанность, – с чувством произнес Шамрон. – Только твоя мать могла рассказать тебе такое. На ней явно до самой смерти тяжким бременем лежало чувство вины. И она не хотела, чтобы ты об этом знал. Она была не одна такая. Многие из выживших, подобно твоей матери, не могли заставить себя по-настоящему восстановить все в памяти. В послевоенные годы, предшествовавшие твоему рождению, в стране словно возникла стена молчания. Холокост? Об этом без конца шли разговоры. Но те, кто действительно это пережил, отчаянно старались похоронить свои воспоминания и продолжать жить. Это была уже другая форма выживания. К несчастью, их боль передалась следующему поколению – сыновьям и дочерям выживших. Людям вроде Габриеля Аллона.

Шамрона прервала Гила, которая, просунув голову в дверь, спросила, не нужно ли им еще кофе. Шамрон поднял руку. Гила поняла, что они говорят о работе, и ускользнула назад, на кухню. А Шамрон сложил на столе руки и пригнулся к ним.