Убийство в «Зеленой мельнице»

Фрина остановилась в парке, чтобы понаблюдать за детьми, играющими с духовым ружьем. Вероятно, духовушки, как танцы, пение, езда на велосипеде, игры в мяч и прочие развлечения, которые могли показаться местным властям опасными, в парке были запрещены. Фрина надеялась, что их не застукают. «Пффт!» — чихнуло ружье, бередя смутные воспоминания. Детей было четверо: пухлая белобрысая заводила, худенькая брюнетка, упрямая девчушка с каштановыми волосами и рыжий веснушчатый малыш. Они ссорились; похоже, это их привычный способ общения.

— А теперь я, теперь я! — завыл мальчуган, когда его темноволосая сестрица схватила ружье.

Несмотря на то, что она строила ужасающие гримасы, зажмуривала оба глаза и целилась трясущимися руками, она была непревзойденным стрелком в этой компании.

Пффт!

— О, вот здорово! — воскликнула пухлая блондинка. — В яблочко!

— Не знаю, как это получается, что ты стреляешь лучше, чем мы все, — сказала она, забирая ружье и отдавая меньшей девчушке. — Ты же закрываешь оба глаза, а надо только один. А то как же ты мишень увидишь? Теперь ты, Энн.

Маленькая крепышка уперла приклад в плечо, старательно прицелилась и попала в самый край мишени.

— Сорвалось, — пожаловалась она.

Фрина заметила за деревьями смотрителя парка.

— Дети, бегите, смотритель идет! — крикнула она.

Подхватив ружье, упавшую панаму и бумажную мишень, они бросились наутек.

Фрина завела «Испано-Сюизу» и поехала домой — перекусить для успокоения нервов и почитать письма Виктора.

Тинтаджел Стоун позвонил, чтобы пригласить Фрину еще в один джаз-клуб; она попросила передать, что согласна.

Обед состоял из жареного на гриле мерланга с салатом и отварной молодой картошкой, русской шарлотки[30] и нескольких чашек крепкого кофе. Что-то было не так, размышляла Фрина, не то с правовым консультантом госпожи Фриман, не то с тем, как она поняла его совет. Есть ли разница в правилах наследования, когда человек мертв и когда он только признан таковым? Эти законы — настоящее минное поле. Фрина позвонила в контору Джилли, чтобы прояснить ситуацию. Она надеялась, что та уже простила ее за срыв большого процесса об убийстве, которым Джилли, по ее убеждению, могла прославиться.

— Фрина, как я рада тебя слышать! Извини, старушка, что тороплю тебя, но через час у меня освобождение под залог на Рассел-стрит, а мне приходится лепить кирпичи не только без соломы, но и без глины, извести и даже воды. Чем я могу тебе помочь?

Фрина изложила суть вопроса.

— Нет, она, должно быть, не так поняла своего поверенного. Никакой разницы, мертв человек или признан мертвым, нет. В смысле, для закона. Мне кажется, есть разница только тому, кто остался в живых на необитаемом острове, а государство передает твое имущество неизвестно кому.

— То есть в случае с наследством нет разницы, действительно ли ты умер или просто признан умершим?

— Именно так, дорогая. А теперь, если я тебе пока больше не нужна, я побегу. Просто не представляю, как мне вызволять этого клиента из кутузки, право, не представляю.

Джилли повесила трубку. Прихватив письма и кофе, Фрина расположилась в гостиной на первом этаже. В доме было тихо. Супруги Батлер отдыхали после обеда. Дот поехала навестить сестру которая недавно разрешилась первенцем. Бумага хрустнула, когда Фрина осторожно развернула письмо.

Всего их было восемь, все начертаны старательной, но тренированной рукой угольно-черными чернилами на простой писчей бумаге. Написаны они были очень аккуратно, без единой помарки, кляксы или потека. Какого-либо постоянного адреса Виктор не давал, быть может, не считал нужным.

На первом письме стоял штемпель «Дарго» и дата: 29 марта 1917 года. В шапке значилось: «Железнодорожная гостиница, Бэйрнсдейл».

«Дорогой папа!

Добрался я благополучно. Собираюсь отсюда отправиться в буш — в поисках тишины. Даже здесь для меня слишком шумно. Один парень, который возит товар в Дарго, сказал, что я могу поехать вместе с ним. Наверное, так я и сделаю. По-прежнему плохо сплю. Прости, что не смог остаться дома. Мама не перестала бы изводить меня своими истериками и обмороками, а я не смог бы выносить это. Даже когда она была в отъезде, я чувствовал: она вот-вот вернется. Я дам тебе знать, когда обоснуюсь где-нибудь.

Вик».

На следующем послании значилось: «Гостиница для коммивояжеров, Дарго», оно было датировано 15 апреля 1917 года.