Убийство за кулисами

Как бы там ни было, это случилось. После долгих споров и размышлений Строганов согласился с Аграновским и Розингером на постановку оперы неизвестного композитора на известный сюжет. И едва ноты попали Юрию в руки, как сомнения сменились восхищением: арии были просто удивительно красивы, а партия Мортимера — словно специально написана для него! Да и сам Струковский произвел на Строганова очень приятное впечатление: за спиной композитора чувствовалось не одно поколение интеллигентов — не говоря о том, что почти все они были музыкантами…

Кастинг с молодыми солистами, подбирал которых Аркадий Ильич, шел довольно гладко; споткнулись они впервые на партии Елизаветы… Для королевы Английской требовалось не просто меццо, а меццо со свободными верхами, приближающимися к сопрановому диапазону. Единственная певица, нашедшаяся на эту партию, Кира Голдина, была неплоха, но, с точки зрения Строганова, больше годилась для второго состава.

И вот однажды, кажется на пятое или шестое прослушивание, Юрий слегка опоздал — кастинг уже шел, когда он добрался до дверей зала, в котором все происходило. Он уже протянул руку к дверной ручке, чтобы потянуть ее на себя, и в этот миг зазвучала центральная ария Елизаветы, акапелла, зазвучала так, что Строганов замер на месте, не в силах пошевелиться: этот голос, даже спустя столько лет, он узнал бы и во сне. Перед глазами замелькали полузабытые улицы Милана, на которых, приезжая туда с концертами или по оперному сезонному контракту, он с той поры старался не бывать. Словно волна, накатился грохот аплодисментов того зала, вспыхнули алым в свете прожекторов рампы огромные, неправдоподобно яркие букеты, летящие к их ногам…

— Маша! — Он влетел в зал, вырвавшись из своего ступора, и моментально увидел ее с нотами партии Елизаветы в руках, резко развернувшуюся на его голос.

И узнал моментально, и в первое мгновение показалась она ему в точности такой, как была тогда в Милане, совсем не изменившейся… Конечно, она сама все для этого сделала: распустила по плечам свои локоны, надев на себя что-то ярко-красное, воздушное, запутанное, какие-то шифоновые лохмотья… Карменсита, его Карменсита, его Маша…

Лишь спустя несколько часов он осознал, что не его и не та, другая. Не потому, что исчезла хрупкость юности, суше сделался овал лица, появилась в глазах какая-то новая, холодноватая мудрость. Что-то изменилось в ней самой, привнесенное опытом лет, прошедших без него, что-то, делавшее Краеву для Юрия еще желаннее, с порога завопившее в его душе о том, что любовь не ушла, а только затаилась в самой ее глубине, придавленная суетой его жизни, усталостью тяжкого восхождения по звездным ступеням признания. Затаилась, ожидая своего часа, и воспользовалась им, едва этот час наступил…

…С кастинга он уехал вместе с ней, дав Аграновскому и Розингеру полный карт-бланш на поиск недостающего баритона на партию Лейстера. Они почти не разговаривали, пока он вел машину к ней домой, по названному Машей адресу: Краева только подсказывала ему, как проехать, где повернуть налево, где — направо, где… Эту дорогу он, с трудом ориентировавшийся в обновленной столице, запомнил навсегда с первого раза.

Не сразу запомнил только, как выглядит ее квартира, потому что уже в маленьком холле, исполнявшем роль прихожей, не выдержал, прижал Машу к себе и больше не выпускал ее из своих объятий до утра — забыв про театр, про Лизу, про Сашку… Мир сжался почти в точку — до ее узнаваемо податливого тела, до самых красивых на свете огромных серых глаз, до не забытого за долгие годы запаха волос, похожего на аромат жасмина и роз одновременно…

…Розингер позвонил им около десяти утра. Формально — сообщить, что замечательный «мальчик» на баритоновую партию найден и кастинг соответственно завершен. На самом деле — чтобы ознакомить Юрия с той ложью, которую он вместо него придумал для Лизы, не забыв, в отличие от Строганова, позвонить ей и предупредить, что Юрий сегодня вряд ли вернется к ночи…

— Как ты догадался? — смущенно произнес тот, одной рукой прижимая к уху телефонную трубку, другой обнимая только что проснувшуюся Машу.

— Я не только гений, — усмехнулся его драгоценный друг Марио, — я еще и ясновидящий… в некоторых случаях… Ладно, пока, Марусе привет!

— Марконечка и есть седьмое чудо света, — Маша потеснее прильнула к Юрию, и он зарылся лицом в ее локоны, замерев от счастья. — Я его обожаю… А твоего Зальца ненавидела и буду ненавидеть всю жизнь…

Спроси кто-нибудь Юрия, почему он в последовавшие затем годы не развелся с Лизой, вряд ли бы он сумел ответить на этот вопрос. Не хотел предавать женщину, которая была ему почти идеальной женой, матерью его ребенка? Не мог бросить ее в стране, ставшей Лу, по сути, чужой? Да, все это было. Но было и другое.