Убийца

Она вошла, точно такая же, как раньше. Собранная, прямая, словно палка, зад пристроила на самый край потертой кожаной кушетки – все как всегда. Сняла очки, положила их в жесткий кожаный футляр, футляр опустила в итальянскую сумку на завязках – очень красивую, хотя и великоватую для дамской.

Я сказал:

– Доброе утро.

Она ответила:

– Вы считаете его добрым?

Сразу за этим ее улыбка умерла, а она откашлялась, точно перед длинной, тщательно отрепетированной речью, и доложила, что стрелять в меня не входит в ее ближайшие планы. Хотя и следовало бы.

Я молчал, прикидываясь спокойным, пока мы с ней играли в гляделки.

Конни Сайкс отвела глаза первой. Она разгладила черные габардиновые слаксы у себя на коленях и провела рукой по тонкой коже сумки цвета виски. Потом похлопала по ней и обвела пальцем какое-то вздутие внутри, отчего ее улыбка немедленно воскресла и сделалась даже шире, чем раньше.

С безошибочным актерским чутьем эта женщина выдерживала паузу, проверяя, понят намек аудиторией или нет.

Она намекала, что пришла с оружием.

Ее пальцы продолжали оглаживать контуры выпуклости на сумке, а у меня подпрыгнуло сердце и кишки завязались узлом, что не могло не отразиться на моем лице.

Конни Сайкс засмеялась. Потом встала, распахнула дверь кабинета и пошла по коридору к выходу.

Обычно я сам провожаю пациентов. Но этой дамочке я предоставил выбираться самостоятельно, а сам подскочил к двери кабинета, запер ее на замок и стоял, приложив ухо к ее дубовой панели, пока не услышал, как хлопнула дверь в холле.

Но и тогда я не сразу вышел из кабинета. Опомниться мне помогла не порция виски «Чивас» как таковая, а время, потраченное на то, чтобы налить ее и выпить, и размышления, которым я предавался при этом: подумав как следует, я решил, что женщина просто выпускала пар. И удивляться надо не тому, что со мной произошла такая история, а тому, что, при том объеме работы, который я делаю для суда, она не произошла раньше.

Прошло полторы недели; она не звонила, у моего дома не появлялась, я не получал злобных анонимок, не слушал по несколько раз на дню молчаливое сопение в телефонную трубку и уже решил, что всю эту историю можно забыть.

Но вот чего я не мог забыть, даже при всем желании, так это битвы, которая разыгралась в суде и которая, собственно, привела Конни Сайкс на мой порог. И хоть я надеялся, что со временем и я стану для нее всего лишь воспоминанием, пусть и не особенно приятным, все же у меня оставалось подозрение, что боль и горечь поражения пройдут у нее еще не скоро.

А то и никогда.

Глава 2

Начиная бракоразводный процесс, одни супруги врываются в него, топоча ногами, раздувая ноздри и тараня лбом воздух: так бык выносится на арену, готовый вздеть на рога первого, кто попадется. Другие сначала демонстрируют самые прекрасные намерения, а удар наносят потом, исподтишка. Лишь немногим удается расстаться по-человечески, в основном же развод – это необъявленная партизанская война.

Для семейных пар главным объектом тяжбы обычно становятся дети. Даже те мамаши и папаши, которым родительская роль не очень-то по душе, начинают лгать и притворяться, будто это и есть главное дело их жизни. Еще бы, ведь признаться в равнодушии к собственным отпрыскам, более того, сделать публичным достоянием свои давние мечты о том, как бы поскорее отделаться от этой семейной бодяги, – значит нарваться на всеобщее осуждение.

Кстати, именно те родители, которые в обычной жизни обращают на своих чад не больше внимания, чем на мебель, в суде дерутся за право опеки над ними как львы: еще бы, ведь главное для них – победа.

В самых худших случаях детей превращают в подобия ручных гранат. Обвинения в невыполнении родительских обязанностей, в жестокости и даже насилии всплывают и лопаются, точно пузыри на болоте, как правило, не имея под собой ни малейшего основания. Однако, когда речь идет о будущем детей, любое обстоятельство нуждается в проверке. И тогда судьи обращаются за профессиональным советом к кому-то вроде меня.

Хотя у моей профессиональной жизни есть и другая сторона: иногда я помогаю лейтенанту Майло Стёрджису распутывать зверские убийства.

Но это как раз легко.

* * *

Когда я только оставил работу в Западной педиатрической больнице и открыл частную практику, я избегал любых случаев, связанных с опекой над детьми, причем настолько, что даже отправлял к коллегам тех пациентов, которым предстояло что-то похожее на судебную тяжбу. Я знал, что работа в суде – дело выгодное, однако недостатка в клиентах у меня не было, а со слов тех из моих коллег, которым не повезло вляпаться в систему, я знал, что она непредсказуема и хаотична, а заправляет в ней банда придурков и садистов.

Всё в интересах ребенка – ага, как бы не так.

Моя практика процветала: ко мне обращались в основном хорошие люди, которые приводили таких же хороших детей с маленькими проблемками, от которых я избавлял их в самые короткие сроки. Впору почувствовать себя героем – кому такое не нравится?