Убийца

Извозчик почесал в затылке, дернул вожжи, чмокнул губами, и лошаденка потащилась. Жара становилась нестерпимой. Ехать приходилось по открытым местам. Пот крупными каплями выступал на лбу Павлова, но он не обращал ни на что внимания. Поочередно они останавливались у каждого вертепа, везде Павлов предлагал один и тот же вопрос, получая в ответ:

– Нет…

С покорным терпением велел он ехать на третью версту, потом седьмую и девятую.

«Сегодня же поеду в Курск, оттуда в Харьков и затем обратно в Петербург», – думал он.

Лошаденка тащилась под палящим солнцем почти шагом. На дороге не видно было ни проезжих, ни прохожих. По сторонам пыльной дороги шел мелкий кустарник и болотистые кочки. Три версты они тащились более часа.

– Барин, дозвольте здесь лошадку накормить, – взмолился извозчик, – совсем измучилась.

– Покорми. Сколько же тебе времени нужно?

– Часа три. Отдохнуть же надо, а то и поесть можете!

– Делать нечего. Но что я буду тут три часа делать?

Павлов вошел на постоялый двор, велел поставить себе самовар и дать закусить на вольном воздухе. Хозяин вынес столик на завалинку и предложил приготовить яичницу на молоке.

– Отлично, – согласился Павлов. – А что, любезный, не знаешь ты пропойцу башмачника из Орла, Куликовым звать?

– Не могу знать. Это вам, барин, лучше у товарищей его порасспросить. Тут у нас двое есть из Орла. Прикажете позвать?

– Позови, позови, голубчик.

Через несколько минут на столе появился самовар, яичница. Павлов с большим аппетитом принялся за завтрак. Хозяин привел двух оборванцев с подбитыми, припухшими физиономиями.

– Куликова из Орла они не знают, – произнес он, – у них по фамилии не зовут никого. Надо имя или прозвище знать.

– Имя Иван Степанов.

– И-ван? – протянули бродяги. – Такого не слыхивали.

– Башмачник он, – продолжал Павлов, – в Петербурге был, оттуда этапом выслан. У него жена, дети…

– В Пи-те-ре, постойте. Есть такой из Питера, башмачник, годов двадцать пьет.

– Вот, вот, он самый!

– Только его не Иваном, а Макаркой прозывают.

– Как Макаркой?!

– Так, его все Макаркой прозывают. Он, слышь, в этапе шел Макаркой, так потом и прозывать стали!

Павлов торжествовал.

– Он и есть! Он, он! Макаркой назвался, а по-настоящему Куликов. Где же он?

– Он там в пригороде у Судакина.

– У Судакина я спрашивал.

– Да вы спрашивали Ивана Куликова, а он Макарка.

– Голубчики мои, если бы вы сбегали к Судакину и привели его. Это три версты – вы мигом слетаете, а я подожду, лошадь ехать теперь не может. Я вам по три целковых дам!

– По три? С нашим удовольствием. Через полтора часа предоставим. Алеша, бежим? – обратился один бродяга к другому.

– Бежим.

– Так вы, барин, пообождете нас?

– Еще бы! Разумеется, обожду.

Бродяги убежали. Хозяин, довольный, услуживал Павлову.

– Удивительно, барин, какое такое дело у вас может быть до Макарки. Это самый непутевый человек: он в этапе паспорт даже продал и Макаркой прозвался; вот его теперь так и прозвали. Горе с ним семье-то. Дочь его, слышь, шестнадцати-семнадцати лет, сбилась с пути и теперь тоже пьет. В отца, знать, пошла. А жена с малютками из сил выбивается на поденщине. Цены-то у нас на бабьи руки дешевы. Больше гривенника платы не дают за день, а как на гривенник с малыми ребятами просуществуешь. Угол пятак стоит. Да и гривенник-то не кажинный день заработаешь.

– Неужели никто не поможет ей?

– Кому помогать-то? Народ у нас бедный, сами перебиваются, а у ней все-таки муж есть, должен попечение иметь.

– Нельзя разве его заставить работать, наказать?

– Некому наказывать. У мещан никакого начальства нет и взыскать некому.

– А старшина их?

– Старшина, управа только для сбора повинностей существуют. Больше им дела ни до чего нет. Они не входят в жизнь своих мещан. И сколько у нас, барин, таких жен и дочерей, как Куликовы! Измор один, а не жизнь! В двадцать пять лет старуха старухой! Лица нет! Кожа да кости!

– Несчастные!

– А вам зачем же, барин, Куликова-то надо?

Павлов рассказал всю историю с Макаркой-душегубом, назвавшимся Куликовым.

– Ишь дела-то какие! И у вас в Питере-то, знать, живут не лучше нашего! Эх, за грехи, видно, Господь прогневался на Русь православную.

24 На жизнь и на смерть

Тимофей Тимофеевич сидел у себя в кабинете с Ганей и Степановым, когда прибежал запыхавшийся околоточный надзиратель с ключом от квартиры Куликова и рассказал прискорбное происшествие с его зятем, которого чуть не задушил Илья Ильич Коркин.

Старик Петухов с испугом и тревогою выслушал полицейского.

– Надо скорее ехать к нему в клинику! – проговорил он со слезами в голосе и встал.

– Постойте, Тимофей Тимофеевич, – остановил его Степанов, – настало время открыть вам истину. Не тревожьтесь жалеть вашего зятя. Если его задушил Коркин, то надо радоваться, а не сокрушаться.

– Что вы говорите?! Я ничего в толк не возьму. Радоваться, что зятя задушили?!