Убийца

Их было четверо, самому младшему — шестнадцать лет, Витьке было двадцать два. Алик отправил мать на кухню, и они сидели в комнате. На душе было поганей поганого: ни зелья, ни денег. Санька, самый младший, мог еще перебарывать себя. Хуже всех было Витьке, руки-ноги тряслись, обмирало сердце, он всерьез терял сознание; у него был стаж больше всех — лет шесть сидел на игле, и ему было надо, что угодно, как угодно, жизненно надо. В армии он не служил, к призыву он уже был в ударе, и само собой сработалось под шизика. Никто из них не служил в армии. Четвертый, двадцатилетний Валя, имел законную группу: отец упился до белой горячки, помер, и мать была не простая алкоголичка, но состояла на учете в диспансере, по всем правилам; это ему было на руку, он с рождения стоял на учете в психдиспансере, с пятого класса можно было расслабиться, наконец, начихать трижды тридцать три раза на все их воспитание и спокойно ловить кайф года четыре, до тех пор пока школа окончательно оставила его в покое; и так, с незаконченным пятиклассным образованием, он умудрялся жить, балдеть не слабее алкашей; он был самый злой из всех четверых, злее Витьки, потому что Витька обмирал, а он себя чувствовал крепким и сильным сегодня, потом, он приехал в Москву из Электростали и не имел ощущения несвободы, как например, Алик, который жил в этом же районе.

— На каком этаже она живет, знаешь? — спросил он у Алика.

— На пятом.

— И квартиру знаешь?

— Примерно.

— Примерно... Как же мы пойдем?

— Я догадаюсь.

— А звать как? — смущенно спросил самый младший Санька.

— Зачем еще тебе, дундук?! — со злостью сказал Валя.

— Не знаю... — Санька смущенно смотрел на него большими бараньими глазами, отвисающие губы распустились еще сильнее, с этим лицом четырехлетнего младенца не вязались могучие плечи, крепкая шея здоровущего мужика и рост метр восемьдесят восемь, физические силы распирали его, взрывали изнутри, слабый ум не справлялся с напором телесной мощи.

— И я не знаю, — сказал Алик. — Странно. Я всю жизнь ее видел. Она училка, только в другой школе. Ходит. То с сумкой, то через плечо. Книг у них много...

— О, книги, — обрадовался Валя, — за них сейчас знаешь сколько доз отхватим — ого!..

— Деньги нужны, дундуки, — сквозь зубы произнес Витька. — Со шмотками сгорим.

— На книгах пуговиц нету, это не шмотки, — сказал Валя. — Мужики здоровые — утащим.

— Деньги нужны, — устало повторил Витька.

— Откуда знаешь про книги? — спросил Валя у Алика.

— Грузчики гарнитур мебельный им таскали. Зимой. Давно. Я в хоккей тогда играл с пацанами. Здесь, у подъездов.

— Она в соседнем подъезде?

— Да. Потом уезжали, я слышал разговор. А пахан у нее, он машины не имеет, так он всю дорогу на такси подъезжает. Летом, осенью... бадейки, эти... фляги привозит. Шеф ему в квартиру таскает. Мед. Пасека у него. Деньги лопатой гребет.

— Ну, братцы... Ну, братцы!.. — Валя потряс кулаком. Санька преданно смотрел на одного и на другого, внимательно слушал, понимая по-своему.

Витька сказал, стеная и скрипя, как несмазанная петля:

— Ты здесь месяц глядел, Алик. Говори, дундук, когда пахан дома, когда — нет, и на сколько. Когда никого нет?

— Где нет? дома, что ли?

— А то, что ли, на кладбище? Ну, ты!.. — со злостью выругался Витька.

— Ха-ха... Ха-ха, — засмеялся Санька, и осекся под Валиным злобным взглядом.

— Сегодня выходной... — сказал Алик.

— У них, — вмешался Валя.

— Ага... Пахана до вечера нет. А она дома. Может, выйдет куда. Но до вечера придет, как штык. Хорошо бы без нее.

— Ждать? — с тоской спросил Витька.

— Ладно, братцы, беру на себя, — сказал Валя. — Еще чего, ждать. Ты ж точно не скажешь?

— Нет. Она как когда.

— Ну, значит, тогда считаем — оно лучше. Сама откроет. А так, чего с дверью делать? Вышибать? Все фраера сейчас дома сидят. У телевизора. Понял?

— Я не знаю, — сказал Алик. — Я ее всю жизнь видел.

— Да ничего мы с твоей кралей не сделаем. Запрем в сортире.

Саньке это показалось смешным, и он засмеялся, испуганно посмотрел на взрослых, но увидел, что, глядя на него, смеются Валя и Алик, и закатился весело.

Один только Витька корежился на стуле, и на лице у него было выражение мученика.

Бетонные стены.