— По правде говоря, — ответил Аллен, — все, что я хочу, это сесть в кресло, уставиться в пустоту и вообще не разговаривать. Прекрасная для тебя компания, мама.
— Почему бы тебе не принять ванну? — предложила леди Аллен, не поднимая глаз от газеты.
— От меня пахнет? — спросил ее сын.
— Нет. Но когда ты в состоянии прострации, ванна мне кажется прекрасным выходом из положения. Ты сегодня рано встал?
— Я встал не сегодня, а вчера. Но с тех пор я уже и ванну принял и побрился.
— И всю ночь даже не прилег? Я бы приняла ванну. Сейчас приготовлю ее тебе. Воспользуйся моей спальней. За сменой белья я уже посылала.
— Боже милостивый! — воскликнул Аллен. — Материнские заботы у тебя принимают какие-то необыкновенные формы, не правда ли?
Он принял ванну. Обжигающая, с паром вода погрузила его в состояние необыкновенного блаженства. Мысли его, целых шестнадцать непрерывных часов пребывавшие в напряженной сосредоточенности, теперь расплылись и затуманились. Неужели это действительно было «сегодня утром», когда он пересек двор и подошел к такси, наполовину скрытому венчиком тумана? Сегодня утром! На каменном покрытии двора их шаги отдавались точно в пустоте. «Я должен был сам взглянуть, ясно?» Дверца открывалась чудовищно медленно, словно преисполненная ужаса. «Мертв, верно ведь? Мертв, это точно. МЕРТВ!» «Удавлен!» — выдохнул Аллен и очнулся, втянув носом порцию горячей банной воды.
Его слуга прислал чистое льняное полотенце и обеденный костюм. Не торопясь, он оделся и, почувствовав себя очищенным, направился в гостиную, где уже находилась мать.
— Выпить налей себе сам, — сказала она из-за газеты.
Он налил себе бокал и сел, тупо стараясь понять, с чего он ощущает такую собачью усталость. По ночам ему часто не спалось, и он работал двадцать четыре часа напролет. Должно быть, потому, что речь шла о Банчи. И ему приходило в голову, что сейчас наверняка масса людей, как и он, вспоминают эту забавную фигурку и оплакивают его.
— Он обладал поразительным шармом, — громко сказал Аллен, и ему спокойно ответил голос матери:
— Да, поразительный шарм. Величайшая несправедливость.
— Ты не добавила «мне иногда кажется», — заметил Аллен.
— Почему я должна была это сказать?
— Этот оборот обыкновенно используется, когда хотят смягчить свою мысль. Ты выразилась слишком категорично.
— В случае с Банчи шарм был одним из свойств характера, поэтому утверждение верно, — сказала леди Аллен. — Мы обедаем? Обед уже подан.
— Господи, я и не заметил.
Когда подали кофе, он спросил:
— Где Сара?
— Она обедает и смотрит пьесу при соответствующем контроле.
— Знакома ли она с некоей Роуз Бирнбаум?
— Ради Бога, дорогой Родерик, кто такая Роуз Бирнбаум?
— Ее вывозит в свет миссис Хэлкет-Хэккет. Это ее профессиональная забота.
— О, эта девочка! В самом деле, несчастное создание.
— Мне надо, чтобы ты как-нибудь расспросила ее. Совершенно несовременная особа. У нее комплекс относительно них. К несчастью, она — побочный продукт этих модных сезонов.
— Понимаю. Удивляюсь только, зачем такой удивительно резкой женщине было впутываться в эту затею с протеже. Что, у Хэлкет-Хэккетов денег не хватает?
— Не знаю. Возможно, они ей именно сейчас понадобились.
— Это Уитерс, — заметила леди Аллен.
— Вот как? О Уитерсе ты, конечно, знаешь все?
— Мой милый Рори, ты забываешь, что я сижу в углу с матронами.
— Сплетни.
— Не столь уж злобные, как ты можешь подумать. Я убеждена, что мужчины охочи до сплетен ничуть не менее женщин.
— С этой твоей мыслью я знаком.
— Миссис Хэлкет-Хэккет не очень-то популярна, так что в углу матрон о ней никто не говорит. Она приспособленка. Она никогда никого не пригласит, если знает, что это не принесет выгоды, и никогда не примет приглашения, если оно ниже ее статуса. Женщина она недобрая, предельно вульгарная, но дело не в этом. Многие простые люди очаровательны. Как все пройдохи. Я думаю, ни одна женщина не влюбится страстно в мужчину, если в его характере не будет хоть какой-то пройдошистости.
— Мама, неужели?!
— О, в самом возвышенном смысле. Ну, самонадеянности, что ли. Но ведь ничего этого нет, дорогой. Если ты станешь излишне тактичным и внимательным к переживаниям женщины, она начнет с признательности тебе, а закончит презрением к тебе же.
Аллен скривил лицо:
— Так что ж, хамить им?
— Ну, не буквально, но дать им понять, что можешь и нахамить. Это, конечно, оскорбительно, но правда и то, что девяносто девяти из каждой сотни женщин нравится сознавать, что их возлюбленный способен с ними грубо обращаться. Хотя восемьдесят из них примутся отрицать это. Разве редко приходится слышать, как замужняя женщина с особым удовольствием рассказывает, как ее супруг что-то там не позволил ей сделать? Почему все эти чудовищно написанные книги, где действуют сильные и молчаливые герои, неизменно пользуются успехом у многочисленных читательниц? Как ты думаешь, что привлекает тысячи женщин в киноактере, у которого мозгов не более, чем у комара?
— Талант киноактера.