Убийца из детства

Если не знать, что здесь когда-то жила целая семья, не поверишь, что в этой конуре жили люди. Уж на что мала была квартирка Журавлевых в щитовом домике, но в ней, вместе с прихожей и самостоятельно пристроенной верандой, было в общей сложности метров четырнадцать. А тут? Восемь, не больше, прикинул Журавлев. Тогда, в юности, игрушечные размеры комнаты не бросались в глаза. Может быть, потому что смотрел исключительно на Альку?

Вон там, справа от окна, стояла кровать Алькиной мамы. Железная, с панцирной сеткой, с хромированными шарами на спинках. Кровати нет. Наверное, бомжи утащили в металлолом. Рядом с кроватью, сразу напротив окна, был стол. А у левой стены – диван Альки. Вот он. И сейчас стоит. Справа от входа тогда стоял старый сундук. Покатая крышка, потемневшие железные пластины. Сейчас такой можно увидеть только в антикварном магазине. И то, если повезет. Как на нем можно было спать? Как Алька помещалась на нем? Как не скатывалась на пол? Загадка.

С низкого потолка свисает древний, еще в тряпичной изоляции, витой провод с патроном на конце. Лампочки, конечно, нет. Нет ни абажура, ни люстры. Журавлев вспомнил, что не было и тогда. И что он постоянно цеплялся головой за лампочку.

Вот и все нехитрое убранство Алькиного жилья. Даже шкафа в комнате не было. Или он был там, в углу? Там висела занавеска. Что было за ней, он тогда не знал. Какой-то шкаф, наверное, все-таки там был. Или хотя бы самодельные полки.

Еще запомнилась полочка для книг над диваном. Журавлев посмотрел на стену. На старых обоях все еще темнел след от полочки. И остались дырки от гвоздей, на которых она висела. Он вспомнил, что одной из книг была «Дэвид Копперфилд» Диккенса. Алька давала ему ее почитать. И между страницами книги попадались четвертушки тетрадных листов со стихами. Алькины стихи. Журавлев запомнил, что среди них были и очень взрослые, и откровенно наивные. Когда читал их, становилось ясно, что такие стихи могла написать только романтичная, искренняя и доверчивая девушка. Увы, время стерло из памяти все стихи до единого. Только две строки остались:

Мы подарим эту ночь друг другу!
И узнаем, что такое рай!

Журавлев вспомнил, что был удивлен, прочитав столь откровенный призыв. Вспомнил, что в нем тогда шевельнулась мысль: мне ли она написала эти строки? Вспомнил, что отверг эту мысль, как нечто невозможное и немыслимое.

Журавлев снова посмотрел на диван. Старый-престарый. Наверное, Алькиной маме, зная ее нужду, отдали его в гостинице после того, как списали. Вытертая до предела обивка. Пружины просели. В самом центре дивана тогда лежало что-то наподобие салфетки. Однажды Журавлев, садясь на диван, нечаянно сдвинул ее. И глазам открылась дыра в обивке, в которой виднелись внутренности дивана. Журавлев запомнил, с каким смущением Алька поправляла салфетку. Чего смущалась? Перед ним? Который сам вырос в нищете.

Журавлев шагнул к дивану. Прикоснулся к обивке. На руке осталась сухая пыль. Он вытер руку платком и вздохнул. Если бы диван был живым, он бы вспомнил, что было на этом диване у Журавлева и Альки в новогоднюю ночь. Но это случилось позже. А в тот первый вечер в ее доме они только пили чай и разговаривали.

Альку было очень интересно слушать. Умная и начитанная, она могла со знанием предмета говорить о чем угодно. О космосе, так о космосе, о медицине так о медицине, о музыке так о музыке. При этом она была предельно корректна и никогда не стремилась превзойти собеседника. Наоборот, если чувствовала, что Журавлев, как говорится, «поплыл», предельно деликатно меняла тему. Сказать что-нибудь наподобие «Как, ты не читал Монтескье?» или «Как, ты не видел “Лебединое озеро”?» она была органически неспособна. Потому что очень боялась обидеть или оскорбить.

Чай был самым обыкновенным. Не «Три слона», не «Краснодарский». И чашки на стол Алька поставила разнокалиберные. Все это не имело для Журавлева никакого значения. Потому что сам вырос в бедности. И для Альки, он это видел, бедность была данностью, которую надо просто принимать, раз нельзя ничего изменить. Потом, когда она получит образование, когда создаст семью, придет достаток и бедность закончится.

А пока Алька угощала Журавлева чаем, какой есть, и рассказывала, расспрашивала. Они много смеялись, и обоим было хорошо и уютно в этом старом жилище. Журавлев ушел в тот вечер очень поздно. Практически ночью. Ни ему, ни Альке не пришло в голову, чтобы спать вместе. Сегодня он и сам с трудом верил, что в тот вечер они не воспользовались удобным моментом. Даже не поцеловались.

Но в новогоднюю ночь это случилось. Алькина мама позвала их встретить Новый год к ее друзьям. Посидели, в полночь выпили по бокалу шампанского. А потом мама Альки сказала не терпящим возражений голосом:

– Все! Хватит среди нас болтаться да слушать взрослые разговоры. Идите! Погуляйте! Замерзнете – придете домой. Я здесь до утра останусь!