Убийца избранных: Конрад (СИ)

Не смотря на длину, очередь сокращалась быстро. Дарители оставляли подношения и тут же уходили. И пока Конрад вспоминал как разговаривать на харийском, пока вслушивался во фразы окружающих, он и сам не заметил, как подошла его очередь.

— На колени, чужеходец. — раздался громоподобный голос.

Конрад вздрогнул, огляделся и упал, уперевшись лбом в ковер. От того пахло грязью, потом, навозом и слезами, перемешанными с апельсинами, фиалками и благовониями.

Стражники стояли полукругом, закрывая дарителей от Кагана, сидевшего на возвышении. Рядом с ним обладатель громового голоса, а вдоль стен кучковалась знать в пестрых одеждах и украшениях. Камни и драгоценные металлы блестели в лучах солнца, которые проникали в зал сквозь десятки узких окон.

Наступила тишина. И тогда голос продолжил.

— Если тебе не знакома наша речь, — начал тот же голос, но на языке горцев из угольных скал, хотя с явным харийским акцентом, — скажи хоть слово, — добавил на наречии разбойничьих княжеств и закончил говором северных степняков. — и я донесу твои слова до властелина.

— Не позволю пескам испить слезы моей, как и говорить на чуждой для вас речи. — ответил Конрад на харийском, добавляя Тервинский говор — страны, с кем у местных мирный договор. По крайне мере был пятьдесят лет назад. — Но пусть камни струятся по моим венам, если не опечален я, что явился без дара в руках в столь знаменательный час.

Снова тишина. В любом другом дворце раздались бы смешки, но Каган слушал и никто не мешал ему, пусть даже тот и в хорошем настроении.

— Если он не в руках. — послышался другой голос, чуть шепелявый, но с улыбкой. — должно быть за пазухой, или на поясе.

Конрад вдыхал смешение запахом, чувствовал, как пот стекает по шее, лицу и смешивался со следами сотен людей, что были до него.

— Всё так, властелин. Я сам есть дар — мысли мои, руки мои, тело моё приношу я в дар, но не тебе, а сыну твоему. Ибо сотни верст я преодолел, дабы вверить свои умения через твои руки, но для него.

Каган поскреб подлокотник трона, затем бородатую щеку и сказал:

— Тервийцоев поразила гордыня, раз они не испросив считают, что лучше моих людей? Что я должен спрашивать их, вымаливать тайны? Или вы променяли прямоту на Симвальскую лесть?

Глашатай добавил.

— Правитель хочет знать, в чем твои умения, если при тебе нет ничего, что рассказало бы о них?

— Я — лекарь. — ответил Конрад. — и шел сквозь пустыню, степь и леса, чтобы приветствовать вашего сына, чтобы служить ему.

— Ты мог приплыть на корабле — это быстрее и проще. — отмахнулся Каган. — ваши купцы как раз устраивают пир в гавани.

— Как можно идти в услужение легкими путями? Мне нужно было испытание, проверка, что воля моя сильна, что я не передумаю и не буду сожалеть, даже когда солнце сожжет последнюю каплю моей жизни. И вот я здесь, песка в моей коже меньше, чем у караванщиков, но больше чем в любом из Тервийцев, что бывали в твоем светлом дворце последние пятьдесят лет.

Каган улыбался. То ли из-за дурацкой выдумки, то ли из-за Конрада, на которого с мрачной подозрительностью смотрели его же «соплеменники».

— И чем ты собираешься лечить моего сына? Ржавым ножом или погремушкой из монет? И встань, чтобы я тебя лучше слышал.

Конрад выпрямился, но смотрел на ступень ниже Кагана.

— Я сказал ранее, но лишь для тебя повторю: мыслями моими, руками моими, душой своей. Я лекарь и смогу найти кузнецов и травников, что помогут мне. Десятки послов загоню до смерти, пока не буду уверен, что смогу обезопасить сына твоего.

Каган обратился к глашатаю.

— Маруш, что ты думаешь об этом госте? Насколько ценен его дар?

— Насколько ты проверишь его, властелин. Пусть излечит смертельно больного.

Каган покачал головой.

— Зачем мне лекарь, который допустит, что мой сын станет смертельно больным? Если он упустит подобную хворь, то тут же должен быть казнен. За ложь и лень. Нет. Поднимись, чужеходец. Выбери кого-нибудь из тех, кто слушает нас и расскажи о его болезнях, просто посмотрев на него.

Конрад окинул взглядом присутствующих. Все как один в свободных одеждах, за которыми даже горб спрятать можно.

— Если и кто сможет обладать таким даром проницательности, так только избранный сын твоей земли. Но я всего лишь человек и не могу прозреть сквозь одежду. И не имею права просить оголиться тех, чья тень падает на меня. Лишь если ты позволишь, если наделишь подобной властью.

От входа начали доноситься недовольные шепотки, что проситель забирает слишком много времени. Но никто из присутствующих не решался сказать об этом достаточно громко, пока Каган улыбался.

О, нет. Он почти смеялся.

— И тогда, раздев до гола любого из моих министров ты будешь оправдываться, что я позволил это? Что из-за меня все увидели его чресла и услышали о бедах, что он терпит?

Конрад выждал четверть минуты, раздумывая на ответом.

— Ты наделяешь меня властью, но выбор делаю я. Не виновен отец, что сын избрал свой путь, как невиновна река, что корабль везет не товары, но пиратов. Пусть тот, кого я выберу, хранит злобу только ко мне.