Убийца, мой приятель

Но это не имело значения: сии строгие критики, как оно всегда и бывает, не замечались вовсе его восторженными поклонниками, и он так и остался полубогом, которому они неистово поклонялись.

В ту пору Дину Форестеру только исполнилось тридцать три года. Примечательно изящный, он был прекрасно сложён, стан строен и гибок. Его отличительной особенностью была высоко и прямо вознесённая голова, напоминавшая голову льва своими длинными льняными волосами, ниспадавшими со лба назад волнообразною массою.

Немало признанных красавиц воспылало к нему безумной страстью. Злые языки поговаривали, что именно это обстоятельство и было причиной его стремительного взлёта.

XV

Знаменитый актёр сидел в первом ряду среди зрителей, впервые увидевших Барбару Брертон на театральной сцене. Представление давали в субботу утром, так что, помимо поддержки восторженных поклонников Дина Форестера, на спектакле присутствовали и другие почитатели театра. Все сходились во мнении, что выступление молодой артистки было успешным.

Критики хвалили её игру, отмеченную умением и талантом, но в особенности расхваливали они её редкую красоту и изысканную грацию – такого зрелища, говорили они, уже давно не наблюдалось на сцене.

В пору своих одиноких странствий за границей, когда дочь моя продолжала занятия в пансионе, я постепенно оставил профессию актёра, достигнув в ней всего, что мог. Но если у меня теперь и не хватало мужества и энергии, которых требует напряжённый сценический труд, зато своё время и таланты я посвящал отныне сочинению драм. И успех на этом поприще превзошёл все ожидания. Многие мои пьесы были благосклонно приняты публикой. Говорили, что они интересны, потому что оригинальны.

– Но почему, Хит, в ваших пьесах всегда столько патетики? – добавляли мои друзья. – Развязки у вас всегда такие грустные!

– Вам, право, стоит предоставить мне писать так, как я хочу и как могу! – обыкновенно отвечал я.

Через неделю или две после дебюта Баб я случайно встретил Форестера, и разговор естественно зашёл о будущем, которое уготовано моей дочери в мире театра.

– Послушайте, Хит, с той минуты, как я впервые её увидел, – заявил он, – меня неотступно преследует одна только мысль, и я пользуюсь этой возможностью, чтобы сделать вам предложение. Оно, если только дочь ваша его примет, станет, я уверен, основой величайшего успеха, когда-либо виденного на сцене. Знайте же: моим заветным желанием всегда было поставить «Ромео и Джульетту» достойно прекраснейшего творения Шекспира. Но пока я не увидел вашу дочь, я всё никак не мог сыскать исполнительницу, отвечающую моему идеалу. Да, я не встретил ни одной, которая показалась бы мне достойной, чтобы доверить ей роль Джульетты в той чудо-постановке, что я обдумываю дни и ночи напролёт, да-да, в постановке, которая, если вы примете моё предложение, будет, клянусь вам, самой совершенной, самой сенсационной из всех, когда-либо сыгранных на сцене. Позвольте же вашей дочери сыграть Джульетту! Соглашайтесь! Я знаю, что вы согласитесь. Весь Лондон сойдёт с ума, и ваша дочь станет самой знаменитой женщиной в Европе.

Я неотрывно смотрел на него, пока он говорил, и страстная убеждённость, запечатлённая на его лице, произвела на меня глубокое впечатление.

XVI

Через три месяца после этого разговора состоялась премьера «Ромео и Джульетты». Дин Форестер сказал правду, когда уверял, что Лондон примет на ура его постановку. Со сценической точки зрения никогда ещё не было поставлено более красивого спектакля. Никогда прежде ни на одну пьесу деньги не тратились в таком изобилии. Ничто ещё не ставилось с такой заботой о полном соответствии тексту.

Оптимистические прогнозы Форестера целиком подтвердились. Успех его предприятия был беспрецедентный.

Это было также периодом славы для Барбары Брертон. Похвалы и лесть лились на неё со всех сторон, и юная артистка – в том не было ничего удивительного – вдруг почувствовала, что самые дерзкие её мечты осуществились. Неудивительно также, что этот шквал восторгов и обожания её испортил. Всё это вскруживало прежде и куда более взрослые и опытные головы, нежели её маленькая неискушённая головка!

Задолго до завершения постановки «Ромео и Джульетты» я, живший лишь ради дочери, вдруг заметил, что Амур поранил её своей стрелою. Я прекрасно видел, что Баб была счастлива, когда выходила вечером в театр, и грустна весь последующий день, поскольку отдых разлучал её с человеком, которого, как я догадался, она полюбила всею душою.

Когда я обнаружил это, я не мог решить – радоваться мне или горевать. Я знал только, что всё сделал бы, всё отдал и всё перенёс, лишь бы уберечь мою Барбару от малейшей печали или сердечной муки.

По вечерам я преклонял колена перед кроватью в уверенности, что моя покойная супруга, мой ангел, была там, чтобы бдеть над своей дочерью и мужем. Ей не в чем было бы меня упрекнуть: разве не воспитал я нашу маленькую Баб так, что она пошла по пути, который указала ей моя Грейс?