Убийца нужен…

Вечером, за обедом, он подарил Лиз золотые часы-браслет, как раз такие, какие ей хотелось. Они были малы и изящны, однако в контурах корпуса было что-то твердое, мужское. Даниель был первым мужчиной, делавшим Лиз подарки. Сама не понимая почему, она почувствовала себя польщенной. Она радовалась еще и потому, что без труда могла делать вид, будто привыкла к подаркам.

Они обедали на Елисейских полях. Чтобы позлить Даниеля, Лиз принялась рассказывать о Максиме. Затем как только могла забавно описала Даниелю их недавнюю поездку на юг. Даниель расспрашивал Лиз обо всех подробностях карточного проигрыша, а затем увел ее танцевать.

На следующий день он попросил Лиз отвести его в кафе, где обычно заседал со своими приятелями Максим. Лиз сразу согласилась: ей представлялась возможность испробовать себя в роли «гранд-кокет».

Маленький бар, скорее похожий на коридор, помещался на улице Севр, сразу за бульваром Распай. Хотя коньяк там был прескверный, Максим свил гнездо в этом заведении, где, по его словам, можно было избежать толкучки Сен-Жермен-де-Пре. Его стремление уединиться стало еще острее после письма от фирмы «Галлимар». Издатели с сожалением сообщали, что, поскольку план издания стихов на ближайшие месяцы утвержден… Максим получит свою рукопись заказной бандеролью.

Входя в этот закуток, Даниель почувствовал себя слишком большим. Зато барменша была совсем недурна. Огибая длинную стойку, Даниель посмотрел на нее очень внимательно и остался доволен ответным взглядом. Стоило поглядеть, какую мину скроила Лиз. За столиками скучало несколько пожилых людей, а в глубине зала страстно спорили двое юношей. Один из них, худой, сутуловатый, грустный на вид, выслушивал тираду собеседника, коренастого парня с бычьей шеей и лицом капризного ребенка, одновременно безвольным и сердитым. По рассказам Лиз Даниель представлял Максима хрупким. Когда их познакомили и Даниель обнаружил свою ошибку, ему стало досадно.

— Мсье пишет? — спросил Максим.

— Нет, — сказала Лиз. — Мсье богат, он живет на ренту. Ведь так, Даниель?

— Вот видишь, Алекс, — хихикнул Максим, поворачиваясь к приятелю. — Трехпроцентный заем 1920 года, гарантированный правительством, — самое святое дело. А мы тут говорим о статье Арагона по поводу сонета. Алекс по обыкновению верит всему. Ты, Лиз, вероятно, согласишься со мной. Я считаю, надо воскресить истинный дух сюрреализма, собрать всех поэтов и устроить демонстрацию перед Оперой…

— Причем здесь Опера? — спросила Лиз — просто так, только для того, чтобы перебить Максима.

— Здание Оперы — символ интеллектуальной всеядности. Перед ним мы сожжем весь тираж «Леттр Франсэз». Ваше мнение, господин рантье?

Даниель напряженно вспоминал: где-то он уже слышал что-то относительно «Леттр Франсэз». Подошел гарсон, и он, не торопясь, обратился к нему, выгадывая время.

— Два шотландских!

Затем он повернулся к Максиму и Алексу, продолжая мучительно соображать. «Леттр Франсэз»? Где же, черт возьми, он слышал это название?.. Гарсон все еще торчал перед ними.

— У нас нет виски, мсье.

— Тогда две бутылки минеральной воды. Я хоть буду спокоен за качество вашего товара!

Ага, вспомнил. В день выхода из тюрьмы афиша на стене и оборванец, играющий на аккордеоне из сложенных газет… Остальные смеялись над его ответом лакею.

— Итак, господин рантье? — снова начал Максим.

— Я человек серьезный. Типов, стряпающих такие газетенки, следует вешать. Постепенно мы к этому придем.

— А видели вы хоть одного повешенного? — насмешливо оскалился Максим.

Даниель посмотрел на него.

— Это совсем не смешно! — жалобно произнесла Лиз, не ожидавшая, что беседа примет такой оборот.

— Я сам вешал, — сказал Даниель.

— Вот как! Значит, мсье — палач на пенсии…

Даниель засмеялся и посмотрел на Максима.

— Вы и не подозреваете, что попали в точку. Спросите-ка у Лиз. — Он подождал, пока все замолчали. — Я даже немного занимался этим в тюрьме. Четыре года. Там уже не было ничего интересного. А вот перед войной у тех, кто работал до меня, были другие возможности. К ним приводили подследственных или тех, кто, по мнению надзирателей, заслуживал карцера. Нужно было заставить их признаться. И, как вы думаете, чем они пользовались? Смирительной рубашкой, обыкновенной смирительной рубашкой для буйнопомешанных. Это удивительная штука. Сквозь воротник пропускается шнурок толщиной в мизинец. Концы шнурка забрасывают на спину и туго привязывают к кистям нашего человечка. Если он поднимает руки — он сам себя душит. Если опускает — стискивает себе грудную клетку и тоже погибает от удушья…

— Какая мерзость! — закричал Алекс.

— Этот способ, мой маленький друг, применялся во всех тюрьмах Республики на протяжении десятилетий. Он похуже виселиц. Иногда смерть наступает лишь на вторые сутки.

— А вы сами это делали? — спросил Максим.

— Делал для интереса, чтобы посмотреть.

— Колоссальное ощущение, да?

Даниель смотрел на Максима до тех пор, пока тот не смутился. Затем он сказал вполголоса:

— Но я делал это не только из любопытства. Иногда нам приходилось торопиться. Впрочем, подробности вас не касаются.