Он надел куртку, в кармане которой лежали сигареты с зажигалкой, и вышел на некий гибрид балкона, террасы и веранды – Степан жил в пентхаусе, и это открытое, но огороженное пространство, куда вела дверь из гостиной, было непонятно как называть. Он закурил и, глядя на некое подобие звезд, потому что они кое-где проглядывали сквозь плотную пелену, думал о том, что очень правильно говорят: «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным». Много лет назад он зарегистрировался с Марией только потому, что ему грозила смертельная опасность и он хотел обеспечить женщину, с которой жил, – чувство ответственности, будь оно неладно! Лучше бы о родителях в тот момент подумал! И вот с тех пор он несет свой крест, потому что обезьяна с гранатой по сравнению с Марией – образец предсказуемости. Лучше не вспоминать, сколько раз она его подставляла и сколько нервов ему из-за этого вымотали. А он, идиот, все прощал и прощал! Когда сам, когда его уговаривали. Но теперь его терпение кончилось. Она сама подала на развод, ну и скатертью дорога!
– Лев Иванович, – позвала его сзади Лика. – Пойдемте, сейчас самое интересное начнется – я буду свои новости рассказывать.
– Скажи мне, ну почему все бабы – дуры? Я не о тебе – ты редкое исключение, та самая одна на миллион. Вот я вам на голову свалился, а ты восприняла это совершенно спокойно. Сейчас еще двое незапланированных, и ты опять ведешь себя так, словно это в порядке вещей. Другая бы на твоем месте…
– Лев Иванович, нет женщин умных или глупых, – перебив его, улыбнулась Лика. – Есть женщины битые и небитые. И на этом классификация заканчивается. Битых жизнь еще в детстве хорошо потрепала и научила, что можно делать, а что нельзя, показала границы, за которые лучше не переступать, и ценить то, что имеешь. А небитые порхают, как бабочки, до тех пор, пока им все сходит с рук, а потом жизнь сбивает их с ног и макает мордой в грязь. После этого они или ломаются и остаются там, в грязи, или поднимаются, но переходят в разряд битых. Правда, есть совершенно ничем и никем не прошибаемые бабы, но это уже клиника.
– Пошли твои новости слушать, философ в юбке, – невесело усмехнулся Гуров.
– Между прочим, я сегодня как раз в брюках, – парировала она.
В кухне-столовой на столе парила очередная порция кофе, обстановка казалась самой мирной и располагающей к неспешной задушевной беседе, и никому бы в голову не пришло, что вещи здесь обсуждались отнюдь не мирные. Гуров и Лика сели, и она начала:
– Итак, больница. Фотографии на столе, а это вам распечатки по времени, чтобы легче было ориентироваться. – Она раздала всем листки. – Понедельник. Строка первая – Болотина приехала в Склиф. Строка вторая – приехали Любимов и Строева, ну, и журналисты. Строка третья – вечером приехали Любимов, неизвестный мужчина и явно новая охрана. Но! Я смотрела запись интервью, которое Болотина дала в больнице. За ней стояли двое охранников, но, сколько я ни изучала записи, так и не увидела, чтобы они выходили. Вопрос: куда они делись?
– Еще в какой-нибудь подвал засунули, – зло бросил Степан. – Ничего! Встретимся со всеми и узнаем.
– Скорее всего, это Божедомов, директор ЧОПа, – предположил Крячко.
– Теперь вторник, – продолжила Лика. – Строка первая – Любимов и неизвестный мужчина, прошу обратить внимание, с сумкой. Ничего не напоминает?
– Нужно будет Оксане это фото показать. Если она именно эту сумку собирала, то узнает, – сделал себе пометку Орлов.
– Это еще не самое интересное, – заметила Лика. – На записи с уличных камер этот мужчина в низко надвинутой деголлевке, с бородкой и в очках. На записях с внутренних камер он, естественно, уже без шапки. А вот если у него еще и бородку с очками убрать, как сделали наши технари, то получается…
– Ольшевский получается, – сказал Крячко.
А вот Гуров промолчал – не было у него сил ничего сказать, слишком уж сильный был удар. Кажется, все поняли, что их энтузиазм был явно излишним, и как-то стихли. Это было еще хуже, и Лев спросил:
– Лика, что дальше? Ты остановилась на самом интересном.