Убийца внутри меня

Я вымыл и вытер посуду. Шваброй прошелся по кухонному полу — стараясь затянуть эту работу как можно дольше. Выжал половую тряпку, развесил на задней веранде, опять зашел в дом и посмотрел на часы. Стрелки будто примерзли к месту. Еще по крайней мере пара часов — только тогда она осмелится выйти из дому.

Работы мне больше не осталось, поэтому я налил кофе в чашку побольше и отнес ее в папин кабинет. Сел за его стол, закурил сигару и окинул взглядом полку с книгами.

Папа всегда говорил, что ему и так трудно отличать вымысел от фактов, чтоб еще и художественную литературу читать. Всегда говорил, что в науке путаница и без того, чтобы к ней приплетать еще и религию. Все это он говорил — но также утверждал, что и сама наука может стать религией, а широкому уму всегда грозит опасность сузиться. Поэтому на полках у папы стояло довольно много художественной литературы, а еще столько же — библейской; вероятно, как у проповедников.

Кое-какие художественные книги я читал. Кое-какие — не трогал. В церковь и воскресную школу ходил, коль скоро жил так, как жил, но не более того. Потому что дети же есть дети; и если это слишком уж очевидно, могу заметить, что многие вроде как глубокие мыслители до этого простого факта не додумались. Ребенок слышит, как ты все время ругаешься, и сам начинает ругаться. Он не поймет, если станешь ему говорить, что это, мол, неправильно. Он тебе верит, поэтому если ты что-то делаешь, значит, это хорошо.

Вот я и говорю: поэтому я в религиозные книжки у нас дома никогда не заглядывал. А сегодня заглянул. Почти все остальное я уже прочел. И наверно, я вот еще как думал: коль скоро дом я буду продавать, неплохо бы проверить, сколько в нем что стоит.

Поэтому я стянул с полки огромную конкордацию к Библии, переплетенную в кожу, и сдул с нее пыль. Перенес к столу, открыл — она сама, вернее, распахнулась, едва я ее положил. Там была картинка — маленький фотоснимок два на четыре, и я взял его в руки.

Повертел его в одну сторону, потом в другую. И сбоку его осмотрел, и кверху ногами — то есть я думал, что это кверху ногами. И не сдержал ухмылки, как не сдержал бы ее любой, кому вдруг стало интересно и непонятно.

На снимке было женское лицо — не очень вообще-то симпатичное, но такие лица действуют на тебя, сам не знаешь почему. Только вот где ее сфотографировали, что она делала — этого я разобрать никак не мог. С первого взгляда вроде бы она смотрела в развилку дерева, скажем — серебристого клена, там, где от ствола вверх отходят ветки. Она обхватила эти ветви руками, а… Нет, что-то не то, я почти сразу понял. Потому что ствол у основания делился, и какие-то ветки, торчавшие почти по касательной к другим, были обрублены.

Я потер снимок о рубашку и снова вгляделся. Лицо знакомое. Память возвращалась ко мне словно бы издалека, словно пряталась. Но старая… фотокарточка то есть старая, и то, сквозь что эта женщина смотрела, было исчиркано какими-то мазками. Наверно, дефекты старого снимка.

Я взял увеличительное стекло. Перевернул снимок — так и полагалось на него смотреть. И тут же выронил лупу и оттолкнул ее прочь и уставился в пространство. Ни на что конкретно и на все сразу.

Она смотрела в развилку, так и есть. Но в развилку собственных ног.

Она стояла на коленях и выглядывала у себя между ног. А эти перекрестья мазков у нее на ляжках были отнюдь не дефектами снимка. То были шрамы. Женщину звали Элен. Очень давно она служила у папы экономкой.

Папа…

12

Я лишь несколько минут так просидел, глядя в никуда, но за это время мне явилась целая вселенная, бо́льшая часть моего детства. И она ко мне вернулась, экономка, — она составляла тогда почти всю мою жизнь.

— Давай подеремся, Элен? Хочешь, я тебя научу боксу?..

И:

— Ох, я устал. Ты меня только что ударила…

И еще:

— Но тебе понравится, дорогуша. Так все взрослые мальчишки делают…

Я все это пережил, а потом настал конец. Тот последний кошмарный день, когда я съежился в самом низу лестницы, меня тошнило от страха и стыда, я был в ужасе, у меня все болело от первой и единственной в жизни порки; я слушал тихие злые голоса — злые и презрительные голоса из библиотеки.

— Это не обсуждается, Элен. К вечеру ты отсюда уедешь. Считай, тебе повезло, что я не подаю на тебя в суд.

— Ах во-от как? Посмотрела бы я, как у тебя это получится!

— Но зачем, Элен? Как ты вообще могла?

— Ревнуешь?

— Ты… еще ребенок, а…

— Да! Правильно! Еще ребенок. Почему бы об этом не вспомнить? Послушай меня, Дэниэл. Я…

— Молчи, прошу тебя. Я виноват. Если б я не…