Убийца Войн

– Да, это так. Я слышала споры жрецов. Это не к добру, Себ. В городе много идрийцев, и они устроили серьезную смуту. Несколько недель назад городской страже пришлось направить в трущобы войска. Это не разрядит напряженность между нашими странами.

Сьюзброн не ответил. Он снова обнял ее и привлек к себе. Стало приятно. Очень приятно.

Через несколько минут он убрал руку и, неуклюже стерев написанное, признался:

«Знаешь, я ошибся».

– Насчет чего?

«Я сказал, что меня любила только мать. Это не так. Есть еще человек».

Он перестал писать и посмотрел на нее. Затем снова взглянул на доску.

«Тебя никто не обязывал быть со мной доброй. Ты могла возненавидеть меня за то, что разлучена с близкими и родиной. Но вместо этого научила меня читать, подружилась со мной. Полюбила».

Он уставился на нее. Она – на него. Затем он нерешительно пригнулся и поцеловал ее.

«Вот те на…» – подумала Сири. В голове промелькнула тысяча возражений, но она не сумела пошевелиться, воспротивиться и вообще что-либо сделать.

Кроме ответного поцелуя.

Ее бросило в жар. Она знала, что надо остановиться, иначе жрецы получат именно то, чего ждут. Это было предельно ясно. Но любые возражения представали все менее разумными, пока она его целовала и дышала все чаще.

Сьюзброн взял паузу, не зная, что делать дальше. Дыша тяжело и чувствуя, как волосы окрашиваются в кровавый цвет страсти, Сири взглянула на него, притянула для нового поцелуя.

И все постороннее перестало ее заботить. Сьюзброн не знал, что делать, но она-то соображала.

«Я и впрямь опрометчива, – подумала она, срывая с себя рубашку. – Придется научиться получше сдерживать свои порывы. Когда-нибудь потом».

45

Той ночью Жаворонку приснился горящий Т’Телир. Мертвый Бог-король и солдаты на улицах. Безжизненные, убивающие людей в цветастых нарядах.

И черный меч.

46

Вивенна подавилась куском. Сушеное мясо сильно отдавало рыбой, но она усвоила, что если дышать ртом, то запах и вкус сглаживаются. Каждый кусок она запивала большими глотками теплой кипяченой воды.

Она сидела в комнате одна – в небольшой пристройке к зданию невдалеке от трущоб. Вашер платил за нее несколько монет в день, хотя сейчас его не было. Он умчался по какому-то делу.

Покончив с едой, Вивенна откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Она достигла той степени изнеможения, когда и заснуть нелегко. То, что каморка была очень мала, тем паче не помогало. В ней даже не удавалось вытянуться в полный рост.

Вашер не преувеличил, когда сказал, что работа предстоит напряженная. Остановка за остановкой, встреча за встречей. Вивенна выступала перед идрийцами, урезонивала их, заклинала не подстрекать к войне Халландрен. Никаких ресторанов, как с Дентом. Никаких обедов с разодетыми людьми под охраной. Только усталые работяги, мужчины и женщины, группа за группой. Многие из них не роптали, а то и вовсе не проживали в трущобах. Но они были частью идрийской диаспоры в Т’Телире и могли повлиять на друзей и близких.

Вивенне они нравились. Она им сочувствовала. Такая деятельность пришлась ей куда больше по душе, чем прежняя, с Дентом, а Вашер, насколько она могла судить, вел себя честно. Она решила довериться чутью. Решение было ее личным и означало, что до поры она будет помогать Вашеру.

Он не спрашивал, охота ли ей продолжать, – просто водил ее с места на место, рассчитывая на поддержку. И Вивенна не подводила, встречаясь с народом и вымаливая прощение, как бы тяжело это ни давалось. Она не знала, сумеет ли исправить уже содеянное, но была готова попытаться. Такой решимостью она добилась некоторого уважения со стороны Вашера. Тот выказывал его куда неохотнее, чем Дент.

«Дент постоянно морочил мне голову». Вспоминать о нем было по-прежнему нелегко. Разум отказывался признать очевидное. Вивенна подалась вперед, уставившись на голую стену в своей клетушке. Ее затрясло. Хорошо, что она так напряженно трудилась. Это позволяло не думать о неприятных вещах.

Кто она? Кем себя считать, когда пошли прахом все ее прежние старания с ипостасями? Ее уже не назовешь самоуверенной принцессой Вивенной. Тот человек умер, остался в погребе при окровавленном трупе Парлина. Ее уверенность проистекала из наивности.

Теперь она понимала, как легко ее провели. Знала цену забвения и успела вкусить мрачных истин подлинной нищеты.

Да, но той, другой, она тоже не могла себя считать – бродягой, воровкой, забитой тварью. То была не она. Те недели казались сном, навеянным одиночеством и предательством, подпитанным превращением в бесцвет и удушающей болезнью. Притворяться, что это стало ее подлинным «я», – значит пародировать истинных обитателей улиц. Людей, среди которых она пряталась и кому старалась подражать.

Что же оставалось? Была ли она кающейся, кроткой принцессой, которая склоняла голову перед простонародьем и обращалась к нему с мольбой? Отчасти это тоже игра. Она искренне сожалела, но превратила сломленную гордыню в орудие. Снова не то.

Кто же она такая?