Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Этот случай показал мне воочию, чего стоит показание ребенка. С тех пор я никогда не принимал детских показаний, не проверив их предварительно так же тщательно, как свидетельства какого-нибудь вора или сообщника по преступлению.

Дети замечательно умеют разыгрывать всякие роли, и они делают это с тем большей искренностью, чем больше уверены, что поступают хорошо, повинуясь приказанию родителей. В самом деле, не приходится ли нам ежедневно восхищаться в театрах искренностью игры малолетних актеров! Между тем дрожь ужаса пробегает по коже, когда подумаешь, сколько юридических ошибок может быть совершено на основании детских показаний!

Юридическая ошибка, которая, при нынешнем состоянии нашего законодательства, может привести невиновного к гильотине, эта грозная юридическая ошибка, перспектива которой ужасает всякого честного магистрата и добросовестного полицейского, — увы, — весьма вероятна, и совершенно избежать ее нет возможности. Вот почему, пока оставался на службе сыскной полиции, я старался в пределах предоставленных мне полномочий, чтобы смертная казнь, — эта непоправимая кара, — применялась только к таким преступникам, виновность которых не только доказана, но и подтверждена ими самими. И все же я не мог без содрогания и тайного угрызения совести присутствовать при совершении смертной казни даже тогда, когда тот, над кем опускался нож гильотины, назывался Прадо или Пранцини.

Чем дальше продвигалась моя карьера магистрата, тем больше крепло во мне сознание, что смертная казнь переходит границы права человеческого правосудия!

Впрочем, этот вопрос затрагивает столь важные и серьезные проблемы, что я посвящу ему отдельную главу, когда буду говорить об убийцах, которых мне приходилось будить в их камерах в те часы, когда на небе занималась заря, когда птички начинали петь в садах свои утренние гимны, а на площади Рокет гильотина простирала свои огромные, чудовищные лапы.

Но если закон бывает иногда более суровым, нежели следовало бы, есть случаи, в которых его снисходительность доходит до пределов попустительства и несправедливости. Я приведу один пример из области так называемых романтических драм. Кстати, это был мой дебют.

Некто доктор Z., красавец и донжуан, долго время находился в связи с одной модисткой, магазин которой располагался возле Оперы. Последователь Дон-Жуана, Z. был легкомыслен и весьма непостоянен: в один прекрасный день он изменил своей модистке и затеял роман с хорошенькой цветочницей на улице Сен-Венсан-де-Поль. Когда модистка, обожавшая своего возлюбленного, узнала, кто ее соперница, она задумала жестоко отомстить ей и, наполнив серной кислотой кофейник, который спрятала под накидкой, отправилась поджидать соперницу у дверей ее мастерской.

Говорят, возмущенные прохожие чуть было не расправились судом Линча с негодяйкой, и полицейским агентам стоило большого труда, чтобы благополучно доставить ее в бюро комиссариата. Вызванный немедленно доктор Z. явился в черном фраке и в белом галстуке, точно с бала или со свадебного вечера, — впрочем, он действительно в скором времени женился. Этот человек, который, в сущности, и был причиной страшной драмы, имел такой торжествующий вид, как будто хотел сказать: «Смотрите на меня, любуйтесь! Из-за меня одна женщина обезобразила другую!» Можно было подумать, что он даже гордится своей ролью героя в этой прискорбной истории. Господин Коллас обошелся с ним с вполне законной суровостью.

Модистка была приговорена к тюремному заключению только на один год. Суд проявляет иногда такую снисходительность к героиням романтических драм.

Года полтора спустя после этого преступления я состоял секретарем господина Клемана, комиссара юридических делегаций, который однажды послал меня, — не помню, с каким поручением, — в больницу Божон. Там в отделении кастелянши я увидел несчастное существо, едва державшееся на ногах, с совершенно закрытым лицом и с изуродованными от ожогов руками, эта женщина подошла ко мне и назвала меня по имени.

— Вы не узнаете меня, — сказала она, — и это вполне естественно, но я помню, как вы утешали, когда меня постигло несчастье. Я мадемуазель X., которая была облита серной кислотой. О, зачем та негодяйка не убила меня совсем! Теперь я так чудовищно обезображена, что не могу решиться покинуть больницу. Здесь меня держат из сострадания, и наивысшим для меня благом было бы остаться здесь навсегда. Я готова исполнять самые грубые работы, лишь бы иметь возможность не показывать лица, которое внушает людям ужас.