Убийцы персиков: Сейсмографический роман

Они пили шампанское, им прислуживал Альберт Швамм, а они начали вливать ему в глотку шампанское и поили до тех пор, пока тот не свалился.

Кухарки мечутся по лужайкам. Анна Дульдингер лежит под матрацем на чердаке.

Солдаты искали женщин.

Обшарили все от погреба до крыши. Одни тащили во двор мебель, посуду и одежду, другие вверх по лестницам взбегали к перекрытиям и, навострив уши, прилипали к печным дымоходам: не вздохнет ли где еще какая-нибудь женщина. Со стен сметали оленьи рога. Один поднял на башне крик, его толкнуло колокольным ударником. Гири часов пробили кирпичный пол. Белые одежды святой Елизаветы валяются на пороге. Напольные часы выставили во двор. Две дюжины солдат бросили фрау Айю в грузовик и повезли в лес. Вернувшись, она курила черные сигареты. Ирма засела в орешнике и забыла про свою свистящую ногу. В оранжерее выбиты стекла. Театр герцогини сгорел. Персиковые деревья зацвели, и никому до них нет дела.

А. приложил ухо к дырке в доске, он узнал от О., что толстая камеристка нырнула со своей госпожой за изразцовую печь, обе головой вперед. Они не дышали, когда солдатские сапоги гремели совсем рядом. Ночью Каргель и Эбли вытащили их из щели и в мешках отнесли через задние ворота мимо клоаки в конюшню пивоварни, где и спрятали до лучших времен».

Солдат куда-то перебросили. Камеристка с госпожой снова оказались в замке.

Он был опустошен.

Пришло время, когда место кухни занял рассказ о кухне, а круглый стол уступил место рассказам о круглом столе.

Предметы стушевались. Многозначащий замок стал знаком, лишенным смысла. Он то и дело мелькал в рассказах о замке. Дорожки парка заросли бурьяном.

Пустая карета вросла в землю, рессоры за красными колесами просели.

Рассказы что-то собирают и складывают. Повсюду одни обломки. И не на чем уже остановить взгляд, даже на том, что само лезет в глаза.

Комнаты заперты, Картины почернели. Рассказ про кухонное окно, через которое князь заглядывался на Розалию Ранц, звучит как небылица.

От чугунных плит веет холодом.

Мария Ноймайстер — призрачный образ Марии Ноймайстер.

В полях уже не поют перепела.

Рассказ о большой трапезе иссяк. С этой историей простились навсегда.

Если она длится дольше, чем вкус, ее слушают с недоверием.

Вековечная эра каплунов оказалась короткой.

Учитель Фауланд навсегда захлопнул свою книгу.

В ванной нет обойной ткани.

Чудовища из китайской гостиной куда-то уползли.

Оранжерея и камелии исчезли.

Кончается все то, что приходится дважды выманивать из-за изразцовой печи. То, что назначает себе долгий век, ветшает быстрее. Зримо напоминают о себе дверь, окно, лестницы, ванна, стол, колокол, карета, плиты очага, серебряные вертела, сбруя, кафедра, бельевые веревки, каменная ванна, гладильные доски, серебряный кувшин, персиковое дерево, фарфоровые блюда, кухонная печь, серебряная вилка, арочные своды, оба входа, балкон.

Никто не знает, когда Грес расстался с клоакой.

А. бродит по замку и ищет нож за изразцовыми печами.

Это — последняя тайна. Она еще причастна былой связи вещей.

Все остальное похоже на всполошенных летучих мышей.

Нежники окружают сцену.

На ней сменяют друг друга фигуры.

Между тем еще можно погреметь гирями башенных часов, но часы не бьют, и заржавевшая стрелка неподвижна, как будто время на старом дворе спит.

— Чтобы время не заснуло, — сказала графиня, — сегодня мы начистим до блеска изразцовые печи.

— Время не может заснуть, пока бич нежников свистит в воздухе и крушит созвездия, — заключил О., когда вместе с А. обнаружил подземный ход под обломком свода, повисшим на сплетенных корнях дуба. Они немного углубились в подземный коридор и остановились, когда в сыром мраке погасла свеча. Им удалось установить, что коридор имеет множество разветвлений. Они засыпали вход.

Теперь им иначе виделись поляны и парк.

— Когда вздуваются жилы, зримо проступает гнев, который скопился под солнцем, — сказал О. и помянул нежника Синьку.

Грес сидел возле прудов и думал о смене времен. Все свои ночи с тех пор, как замок стал замком, он проводил на крышке клоаки. Он ел под навесом и ждал, когда в замке погаснут огни. Он все видел с другой стороны. Замок был недоступен ему, и по двору проходила граница, которую он не мог перейти. Ночью на него не падал ни один луч иллюминации. Он чувствовал страх перед золотыми часами Целестина, и ему не дано было съесть ни крошки из того, что готовила Мария Ноймайстер. Ему никогда не позволялось делать то, что делали Каргель и Эбли. Он был чужим для замка, хотя без замка не имел бы ночлега. Он завидовал каплунам князя.

Нет, он не хотел работать, а если бы и захотел, для него не нашлось бы работы. Ее можно иметь лишь там, где тебя признают частью сообщества. А он — не то, у него не было ничего кроме черной куртки и черных штанов. Он никогда не понимал, почему на него бросаются собаки. Но думал, что собак без людей больше не существует.

Это другое время знаменовали для Греса купальщики. Он сидел в тальнике и разглядывал их. Ночь он поменял на день. В новое время ему нужен был свет, хотя он еще не мог переделать себя и прятался от света.