Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917

Немало оснований для подобных размышлений имеется в воспоминаниях видного масона А.Я. Гальперна. По его словам, в последние перед Февральской революцией месяцы «организационно братство… достигло своего расцвета». Масонские ложи существовали в крупных городах России повсеместно, в Петрограде же их насчитывалось несколько, куда входило 95 человек. После опубликования состава Временного правительства на квартире Керенского состоялось якобы первое послереволюционное собрание Верховного Совета. Разговор на нем шел… о воздействии на левых. Именно этот вопрос больше всего занимал масонов, стремившихся «воздействовать на левые партии в целях удержания их в русле коалиционной политики». Гальперн считал, что в этот период «значительная доля работы» легла на него. Ему довелось вести «все основные переговоры с Советом рабочих депутатов, т. е. с Чхеидзе». Часто он получал поручения непосредственно от Керенского, недовольного тем или иным решением Совета (депутатского, немасонского). Гальперн ехал в Таврический дворец, где, встретившись с Чхеидзе, быстро утрясал противоречия. Дело облегчало то, что Чхеидзе «был братом», с ним посланец Керенского мог говорить совсем просто: «Чего кочевряжитесь, ведь все же наши это считают правильным, надо исправить и сделать по-нашему». По его же сведениям, «большую роль играли братские связи в деле назначения администрации 1917 года на местах», поскольку если речь заходила о какой-нибудь видной вакантной должности, то «прежде всего мысль устремлялась на членов местных лож». Ну а облечь хорошую мысль в реальное назначение своего человека для масонов тоже не составляло, видимо, большого труда. Ведь начиная Временным правительством и Исполнительным Комитетом депутатского Совета и кончая уездной властью в лице полномочных представителей Временного правительства и местными Советами, все было охвачено их влиянием. Скажем, те же Керенский и Скобелев — министры Временного правительства и члены Исполнительного Комитета, председателем которого являлся тоже свой человек — Чхеидзе.

Любопытное совпадение у масонов и Троцкого по отношению к войне. Кстати, социал-демократическая фракция «объединенных социал-интернационалистов», которую последний представлял в Комитете, уже своим туманным названием созвучна с идеями масонства. Тот же Гальперн вспоминал:

«Несколько раз Верховный Совет обсуждал вопрос о войне, и большинство склонялось к мысли о необходимости форсировать заключение мира. Я был решительным сторонником активных шагов в этом направлении и помню, что в период споров о стокгольмской конференции я читал на эту тему доклад в редакции „Дней“; по моим же настояниям и в кадетских кругах ставился этот вопрос. Я считал тогда, что воевать мы не можем — об этом говорили все доклады с фронтов;[188] а потому необходимо убедить союзников,[189] если они не согласятся на общие переговоры».[190]

Следует назвать еще одного масона — Луначарского, который, по его словам, настолько сблизился с Троцким в годы войны, что считал того «ближайшим товарищем». Он не только входил во фракцию, где членствовал Троцкий, но так же, как и последний, имел возможность присутствовать на заседаниях Исполнительного Комитета. Правда, Луначарский именовал политическую организацию, к которой принадлежал, «междурайонным комитетом социал-демократической партии», но с той же настойчивостью, что и Троцкий, отмежевывал ее от большевиков. О близости Троцкого и Луначарского в то время говорят и некоторые выдержки из показаний последнего в июле 1917 года[191] в отношении Парвуса: «Гельфанда встречал в Петрограде в 1906 году, в короткий промежуток, когда он был председателем Совета Депутатов. Троцкий, бывший близким товарищем Гельфанда, после его обращения в германофильство не только порвал с ним личные отношения, но и настаивал на прекращении с ним всякой связи, на бойкоте его. В этом я деятельно поддерживал его».[192] Сам же Троцкий показывал следующее: «О моем отношении к Парвусу, с которым я в 1904–1909 годах был связан единством революционной позиции и работы, могу сообщить нижеследующее. Как только телеграф принес в Париж весть в начале войны о германофильских выступлениях Парвуса на Балканском полуострове, я выступил в „Нашем слове“ со статьей, в которой заклеймил лакейскую роль Парвуса по отношению к германскому империализму и объявил Парвуса мертвецом для дела социализма. Вместе с тем я дважды призывал в печати всех товарищей отказаться от поддержки каких бы то ни было общественных мероприятий Парвуса».[193]