Убить, чтобы воскреснуть

Герман тихо ахнул. Другие слова! Те же стихи, но дальше. Он что, этот негр, читает Пушкина по-русски? Наизусть?!

Ну, бред, конечно. Снежная сумятица нашептала, надула в его бедную головушку бесовское наваждение. Вон клубится за окнами их хоровод, ежесекундно меняя их очертания!

— Бесконечны, безобразны, в лунной месяца игре закружились бесы разны, будто листья в ноябре, — прошептал он, роняя голову на подушку.

— Сколько их! Куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?.. — вторил ему глуховатый голос с акцентом, и тетя Паша истово крестила обоих чтецов: белого и черного.

Наутро выяснилось, что ни к бесовщине, ни к бреду ночные происшествия отношения не имели: полуживой, но удивительно живучий негр действительно знал наизусть чуть не всего Пушкина. И по-русски! А едва не погиб он в эту ночь именно потому, что должен был во что бы то ни стало оказаться нынче в Болдине. В месте, связанном с именем своего великого родственника… Да, да! Великий Бык, Слон Могучий. Первый Леопард Джунглей, Сын Неба и Белой Горы… и так далее и тому подобное, Алесан Сулайя уверял Германа, что происходит из того самого племени лесных туарегов, в некоторых источниках более известных как имазирги или асгары, которое и было родным племенем легендарного Ибрагима Ганнибала [1]. И его имя — Алесан — не что иное, как Александр: в транскрипции туарегов.

В свое время отцу Алесана, Абергаму Сулайе, изучавшему историю, философию и право в Кембридже, случайно попал в руки томик стихов Пушкина с тем самым юношеским портретом поэта, в котором, как нигде сильно, проступали африканские черты: курчавые волосы, вывернутые губы, сверкающие глаза. Фамильное сходство этого незнакомца со своими предками поразило молодого короля в самое сердце. Он узнал о «русском туареге» все, что мог, и чем дальше, тем больше убеждался, что Ибрагим Ганнибал, «арап Петра Великого», — не кто иной, как похищенный в раннем детстве Абергам — старший сын Великого Быка Сулайи VIII. Нынешний Сулайя был четырнадцатым носителем родового имени. После этого похищения правящий титул перешел к младшему сыну короля. Но если бы не исчезновение Абергама, младшей ветви не видать бы трона, как своих ушей! В память о похищенном принце всех мужчин из рода Сулайя теперь называли Абергамами.

Абергам Сулайя ХIV не был чужд исторической справедливости. Он попытался разыскать в России потомков своего родича, однако в конце шестидесятых годов это было не так-то просто сделать. Вдобавок, атмосфера Туманного Альбиона вредно отражалась на здоровье молодого короля. Он поспешил вернуться на родину, чтобы назначить наследником старшего из своих немногочисленных (всего лишь тринадцати) сыновей, разница между которыми составляла несколько дней, неделю, едва ли месяц. Согласно законам лесных туарегов, отправляясь в дальний путь, король должен постараться оплодотворить как можно больше женщин, чтобы семя его (воплощение бессмертной души) рассеялось в родных местах и не переставало звать к себе из тех чужедальних далей, куда он был намерен отправиться. За отведенный для этого месяц Абергам возлег с девяносто пятью женщинами племени. Результатом обряда стало сорок детей. Однако мальчиков родилось только тринадцать, из чего дукуни племени сделала вывод, что нынешний Сулайя довольно скоро уступит место следующему.

Однако в ту пору он был еще жив и вполне дееспособен.

Наследному Великому Быку к тому времени едва исполнилось три года, и у него еще не было имени. Его называли просто даку — мальчик, иногда даку соле — мальчик короля, и он не сразу привык к тому, что теперь его имя — Абергам Алесан, будущий Сулайя ХV, и прочая, и прочая, и прочая…

Ради спасения собственной жизни королю запретили покидать Африку: дукуны и дукуни туарегов оказались в этом единодушны с белыми врачами. Да у него и на родине хватало дел: нелегко бороться с влиянием белых на черном континенте, желая и коренную Африку сохранить в неприкосновенности, и дать ей все блага западной цивилизации! Чтобы лучше узнать врага изнутри (самым сильным врагом, конечно, была Америка), он послал сына не в Кембридж, а в Гарвард, дав свой родительский наказ: непременно побывать в России.

В 1990 году Алесан исполнил волю отца. Впрочем, без особой охоты. Он, конечно, съездил в Михайловское и даже в Тригорское, однако в Болдино, затерявшееся где-то в глубинах дремучей Нижегородчины, его не тянуло. Алесан превесело проводил время в Москве, расцвеченной огнями столь смелых демократических преобразований, что сама Америка казалась по сравнению с ней старушкой-пуританкой, как вдруг получил известие, что английский сплин догрыз-таки его отца: тот лежит на смертном одре и призывает молодого принца немедленно вернуться.