Убить Голиафа

– Не помню. Я никого не помню. События из своей жизни тоже забыл, – ответил я.

Указав на телевизор, по которому я перед самым её приходом смотрел очередной фильм из видеоархива семьи, продолжил:

– Вот, изучаю видеоархив. Как будто это всё не со мной было. Чья-то чужая жизнь. А где моя – не знаю.

– Это твоя жизнь, – сказала супруга, – она была яркой и интересной, не отказывайся от неё. Нам есть, что вспомнить.

– Я знаю. Вижу, – опять указал я на застывший кадр, на котором мы с ней и с детьми выходим из моря где-то в субтропиках или даже тропиках.

– Это Сейшеллы, девяносто седьмой, – уточнила жена. Я не стал её перебивать, хотя название места, где мы тогда отдыхали, ни о чём мне не говорило. Я уже понял, что с географией, как и с историей, у меня теперь тоже туго. Хотя, что такое депрессия и алкоголь, почему-то знаю. Она же продолжила:

– Мы тогда праздновали там третий Наташкин день рождения. К нам прилетали на пару дней мои родители и сестра, помнишь? Целый остров был в нашем распоряжении. Это было просто восхитительно!

Воспоминания на миг сделали её лицо счастливым. Видимо, там действительно было здорово. Но я не помнил. Она поняла это по моим глазам и опять погрустнела.

– Мы тогда занимались дайвингом, подводный мир очень красив. Мы много ныряли, ещё больше смеялись.

Я ничего не помнил, нажал на кнопку пульта, и фильм продолжился иллюстрацией к её рассказу. Лена села на кровать рядом со мной, и мы вместе досмотрели его. Время от времени она вставляла свои комментарии, машинально спрашивая: «Помнишь?»

Передо мной проплывали дни отдыха чужой семьи. Я видел себя, но это был как будто другой человек. На вид я. Но я его не помнил. Как не помнил ни своей жены, ни детей. Это были чужие мне люди. Абсолютно чужие.

Я нюхал запах её духов, он мне также ни о чём не говорил и даже не очень нравился. Я пытался представить запах моря, запах кожи Лены, но не получалось. Последнее мне даже почему-то стало неприятно. Эта женщина не вызывала во мне чувств. Никаких. Она была мне абсолютно чужой. Получается, я забыл не только события, но и свои чувства? Но ведь я знал из рассказов Анны Андреевны, своей мамы, что очень любил свою жену и детей. Должно же хоть что-нибудь дрогнуть! Не дрогнуло.

Я дотронулся до руки Лены, потом взял её руку в свою. Ничего. Пусто. Даже тело не отозвалось. Я не реагировал на Лену ни как на близкого человека, ни как мужчина на женщину.

Лена поняла мой жест, как приглашение, и, наклонившись надо мной, прильнула своими губами к моим. Её распущенные до плеч белокурые волосы коснулись моих щёк. Моё тело слегка отозвалось неким намёком на возбуждение, который быстро ускользнул от меня. Этот поцелуй и мимолётное возбуждение также не помогли мне вспомнить свои чувства к этой женщине, которые были отчётливо видны на видео и которые я явно испытывал когда-то. Она всё поняла.

– Ты вспомнишь, ты обязательно вспомнишь, – пообещала она мне и вылетела из комнаты, в своём бегстве скрывая слёзы. Я ничем не мог ей помочь.

Профессор Голиков навещал меня каждый день, как и обещал. Однажды он привёз с собой специалиста по памяти, академика Виктора Эдуардовича Зимницкого. Из его консультации я понял, что случай со мной – нетипичный. Потеря памяти – выборочная, как будто кто-то взял и стёр мою личную историю и то, что с ней связано: людей, которых знал, отношения и чувства, места, где побывал. А также все те знания, которые могли бы мне напомнить что-то, явиться якорями для моей памяти.

Всё остальное я более-менее помню, а если и забыл, то очень быстро выучиваю заново. Вот только свою жизненную историю легко выучить никак не удаётся: события запоминаю, но не вспоминаю. Переживания, эмоции, чувства – всё это осталось только в фото– и видеоархиве. Впрочем, академик Зимницкий обещал заняться восстановлением моей памяти самыми разными методами: от медикаментозных до гипнотического транса. И сдержал своё слово: лекарств стало больше, и уже на следующий день он провёл со мной первый сеанс гипноза. Что я говорил под гипнозом, – не помню. Виктор Эдуардович же заявил, что поломка произошла на очень глубоком уровне, и даже гипноз не помог мне что-либо вспомнить. Последующие ежедневные сеансы также ни к чему не привели. Однако наше общение было не совсем пустым.

Академик Зимницкий оказался очень интересным и многосторонним человеком. Вскоре мы с ним, если не подружились, то стали хорошими собеседниками. Точнее, говорил обычно он, я слушал. Таким образом, мы «обсуждали» проблемы науки в целом и медицины в частности. Эта тема заинтересовала меня. По-видимому, мой брат-близнец, тоже академик, привил мне любовь к подобным разговорам. Много рассказывал Виктор Эдуардович и о феномене памяти, психике, психиатрии. Одним словом, общение с ним стало для меня настоящим праздником, отвлекающим от темноты забвения и неудачных потуг что-либо вспомнить.