Убить Горби

Наконец он словно что-то вспомнил, встал и подошел к сейфу. Открыл его, достал два листочка, исписанных его безукоризненным почерком.

«Уважаемый Михаил Сергеевич!

Огромное чувство стыда – тяжелого, давящего, неотступного – терзает постоянно. Позвольте объяснить Вам буквально несколько моментов.

Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука, эта политика! Будь она неладна. Хотя, конечно, виновата не она.

18 августа мы последний раз говорили с Вами по телефону. Вы не могли не почувствовать по моему голосу и содержанию разговора, что происходит неладное. Я до сих пор уверен в этом. Короткие сообщения о Вашем пребывании в Крыму, переживаниях за страну, Вашей выдержке (а чего это стоило Вам!) высвечивали Ваш образ. Я будто ощущаю Ваш взгляд.

Тяжело вспоминать об этом. За эти боль и страдания в чисто человеческом плане прошу прощения. Я не могу рассчитывать на ответ или какой-то знак, но для меня само обращение к Вам уже стоит чего-то.

Михаил Сергеевич! Когда все задумывалось, забота была одна – как-то помочь стране. Что касается Вас, никто не мыслил разрыва с Вами, надеялись найти основу сотрудничества и работы с Б. Н. Ельциным.

Кстати, в отношении Б. Н. Ельцина и членов российского руководства никаких акций не проводилось. Это было исключено. В случае необходимости полагали провести временное задержание минимального числа лиц – до двадцати человек. Но к этому не прибегли, посчитали, что нет нужды. Было заявлено, что в случае противостояния с населением операции немедленно приостанавливаются. Никакого кровопролития.

Трагический случай произошел во время проезда дежурной БМП по Садовому кольцу. Это подтвердит следствие.

К Вам поехали с твердым намерением доложить и прекращать операцию. По отдельным признакам уже в Крыму мы поняли, что Вы не простите нас и что нас могут задержать. Решили доверить свою судьбу Президенту. Войска из Москвы стали выводить еще с утра в день поездки к Вам. Войска в Москве просто были не нужны.

Избежать эксцессов, особенно возможных жертв, было главной заботой и условием. С этой целью поддерживали контакты. У меня, например, были контакты с Г. Поповым, Ю. Лужковым, И. Силаевым, Г. Бурбулисом и, что важно, многократно с Б. Н. Ельциным. Понимаю реальности, в частности, мое положение заключенного, и на встречу питаю весьма слабую надежду. Но прошу Вас подумать о встрече и разговоре со мной Вашего личного представителя.

С глубоким уважением и надеждами В. Крючков».

Письмо было написано складно, но… не было под ним подлинной подписи Владимира Александровича. Немезов не знал, как быть в такой ситуации, но желание помочь шефу, который сам никогда не бросал в беде своих подчиненных, заставило его предпринять отчаянный шаг. Он вызвал дежурного и попросил связаться с помощником Горбачева Черняевым, отдав ему также записку Степанова для последующей передачи следователю, ведущему дело о самоубийстве.

* * *

Прошло полчаса, а Черняев на связь не вышел.

Вдруг Немезов побледнел, стукнул себя ладонью по лбу, вскочил с кресла и нажал кнопку вызова:

– Дежурный.

– Письмо! – крикнул помощник. – Конверт, который я передавал тебе, где он?

– Приказ выполнен, конверт отправлен туда, куда вы просили.

Немезов силился вспомнить фамилию офицера, но так и не мог. «Неужели это один из сотрудников Степанова, которым он поручил выполнить его задание?!», – думал помощник, проклиная себя за ошибку.

Он стал звонить в следственное управление, в Министерство внутренних дел, знакомым, но чем больше времени проводил за этим занятием, тем отчетливее понимал, что случилась катастрофа. Никто не желал помогать помощнику председателя КГБ. Более того, с ним не хотели даже разговаривать!

Когда отчаяние и одиночество достигли предела, зазвонил телефон. На линии был помощник Горбачева. Они договорились пообщаться в Кремле.

Немезов шел по улицам Москвы и не узнавал любимый с детства город. Повсюду он видел толпы праздно шатающихся граждан. Несмотря на разгар рабочего дня, множество людей шли по улицам, собираясь на площадях, обмениваясь мнениями, митингуя. То здесь, то там взвивались вверх трехцветные флаги Царской России…

Дойдя до Красной площади, Немезов остановился, пропуская колонну экзальтированных сограждан, что-то дружно декларирующих. Он прислушался и остолбенел: чеканя шаг по брусчатке, по которой в сорок первом бойцы Красной Армии уходили на фронт умирать за свободу и независимость Советского Союза, в виду мавзолея, на площади, где он сам неоднократно мерил шаг в колоннах демонстрантов по случаю Первомая, эти люди скандировали невиданную, невозможную в этой географической точке фразу: «Долой КПСС!».

Он прислонился к стене здания ГУМа и, не шелохнувшись, стоял, пока колонна не скрылась из виду.

– Вам плохо, дяденька? – услышал он участливый голос.

Обернувшись, увидел девочку-школьницу с добродушным лицом и наивным взором.

– Мне – нормально.