Убить Юлю

Пресса набросилась на него, считая нежелание работать в старом здании Администрации интеллигентским капризом, позой, чуть ли не PR-ходом. Откуда им знать, что стены дома на Банковой, как хлипкая обшивка ядерного реактора, облучали, пропитывали тем, что сами впитали за четырнадцать лет, — бесчеловечностью, хищной злобой, кровавым свинством предыдущих правителей?! А может, он действительно фантазирует, все еще не придя в себя? Иначе как объяснить, что все «хлопцы» — и Мартынко, и Третьяк, да и Петя Полошенко — чувствуют себя там как дома? Петя... Он опять сегодня звонил, жаловался на Юлину неуправляемость, случайно (или специально — какая разница, больно-то одинаково!) нажимая на самые тайные, самые болевые точки в душе. Кричал, что народ все больше верит ей, а не своему Президенту, припадает к экранам, ловит каждое слово... Странно, Мыкола и Саня говорят то же самое, только другими словами. Они и звонят-то по очереди, как-то слишком уж согласованно, будто по графику...

(График действительно существовал, как и договоренность до поры до времени быть максимально корректными в телевизионных выступлениях — ни одного «кривого» слова о Юльке, почаще упоминать «единую команду» и «верность идеалам Майдана». Составил график сам Полошенко, потом Саня с Мыколой доработали, убрав излишнюю эмоциональность, подкрепив подготовленными цифрами. А телевизионную демонстрацию «едности» одобрили. Ничего, придет время — и миф рассыплется в прах: ломать — не строить. Но пока что это работает на имидж, на их, «ближнего окружения», общее дело...)

Президент этого не знал. А узнал бы — не поверил. Они — СВОИ, а это так ценно в сегодняшнем подлом и колючем мире! Мыкола Мартынко — друг, умница, профессионал. А Петя? Он же кум, он его девочку перед Господом на руках держал, это не какая-то там карьерная грызня, это — святое, вечное...

О Саше Третьяке разговор вообще отдельный. Его черты мелькали в самых страшных, кроваво слипшихся воспоминаниях, которые все реже, но с беспощадной регулярностью наваливались на Президента. Горящее огнем лицо, чужое и незнакомое, за считанные часы превратившееся в омерзительную маску зверя, приступы боли и ужаса, даже не чувство, а ЗНАНИЕ — он умирает, уходит из этого мира, оставляя столько несделанного и просто дорогого сердцу... В этих воспоминаниях, похожих на предсмертный бред, Сашины глаза появлялись, как печать доброты и любви, как луч надежды и уверенности в том, что все будет хорошо...

Это уже потом, постепенно приходя в себя, Президент понял, что Саша в те дни просто все время был рядом — при бесчисленных осмотрах врачей, стремительных панических переездах, стояниях перед слетевшимися, как вороны, на чужое горе журналистами. Даже отлеживался он не дома, а на Сашиной даче, и тот, как брат, дремал на стуле у изголовья, отчего было спокойно, уютно, как в детстве, и верилось, что все обойдется...

(И обошлось: уродливая маска, которую он не стал бы, попросту не смог нести по жизни, исчезла, черты лица восстановились, вот только кожа огрубела, словно налилась свинцом, отчего образ стал жестче, чеканнее, как у прошедшего сотни боев гладиатора, отрава убила только прежнюю, особую, даже неестественную для политика голливудскую красоту...)

Так что Саша стал не просто братом, а чем-то большим, что и сформулировать трудно... Он стал частью его самого, причем частью ВЗРОСЛОЙ, той, которая становится сильной в самый тяжелый момент, которая позволяет расслабиться и почувствовать себя больным ребенком. И у такой преданности попросту нет цены. Потому как она на Земле больше почти не встречается...

И вот теперь они, ближе которых нет, набросились на Юльку...

Да, она не подарок, это он знает давно, но ведь работает же по двадцать часов в сутки! И не на себя, не на дядю, а на эту страну с женским именем, которой она явно посвятила теперь уже всю свою жизнь, без остатка. И у нее получается — тяжело, с мучительным скрипом, с воем олигархов, под кривые ухмылочки «интеровских дударыкив», которые еще вчера его самого рвали на части, — но ПОЛУЧАЕТСЯ!..

Однако почему-то это не радовало. Вернее, радовало, конечно, но... все чаще при этом вспоминались слова Пети и Саши (последнего — особенно, наверное потому, что были взвешенно-спокойными и оттого особенно беспощадными) о том, что Юля «задвигает его», становясь в глазах людей единственной и незаменимой, которой не нужен он, назначенный Богом и выбранный людьми Президент Украины... Он все чаще смотрел ее выступления по телевизору, отмечал, что она то и дело даже не говорит, а втолковывает людям, как учительница — двоечникам, что воплощает в жизнь не что-то свое, а именно его, Народного Президента, программу. Но после звонков ребят даже это казалось чудовищной, заранее спланированной хитростью...

Он вообще был ревнивым, знал за собой такую слабость и скрывал ее, но эта, политическая ревность — после всего пережитого — была особенной, неустанно режущей сердце, кричащей о несправедливости и его доверчивости — такой недопустимой именно сейчас!..