Убить Ланселота

– Будет исполнено, господин вольнодумец.

– Постойте, – схватил его за рукав Хоакин. – Вы расскажете о вашем герцоге? Мы приезжие, нам интересно.

Трактирщик сделал умоляющее лицо. Ему очень не хотелось, чтобы его застали в обществе Хоакина.

– Если разрешите, – обратился к стрелку вновь прибывший, – я вам помогу.

– Вы хорошо знаете герцога?

– Как самого себя. Вы позволите? – Круглолицый подсел к путешественникам. Перед ним тут же появилась запотевшая кружка пива.

– Да, пожалуйста, – запоздало пискнула Лиза. – Садитесь.

– Бог мой! – Круглолицый отхлебнул из кружки. – Вам сильно повезло. Розенмуллен… Кто о нем расскажет лучше меня? Все будут врать, ловчить, изворачиваться.

– Почему, сударь?

– Почему? – Толстячок обвел помещение презрительным взглядом. – Да потому что они жалкие трусы. Приспособленцы. Хамы. Верите ли, сударыня, – обратился он к Лизе, – каждый считает себя вольнодумцем и бунтарем. А на деле… – Круглолицый сплюнул. – Эй! – громко воскликнул он. – Политика герцога безнравственна. Розенмуллен – продажный интриган. Ну?

Неулыбчивый господин за соседним столом потер ладонью ухо. Заморгал растерянно:

– Ничего не слышу. Оглох, ей-богу, оглох.

Круглолицый презрительно усмехнулся. Вскочил, расплескивая пиво, вытянул палец:

– А? Гляньте на него. Циник. Прохвост. И все такие. Все! Без исключения. Спросите трактирщика: кто не пьет в счет праздника? Не найдете таких. Все бунтуют. И у всех подхалимские рожи.

– Как вас зовут, сударь? – поинтересовался Хоакин.

– Эрик. Эрик Румпельштильцхен. Я управитель Базилисковой Камении, герцогского дворца. А ваши имена, милейшие?

Путешественники представились. Эрик доверительно наклонился к стрелку:

– Чтоб вы знали: на праздник сам же герцог денег и дал. В поддержку свободомыслия. Но эти – что они в свободе понимают-то?

Он шумно отхлебнул из кружки. Перед носом его невесть откуда взялось блюдо с мясными рулетами. Эрик схватил кусок двумя пальцами, обнюхал.

– Вы-то сами откуда будете? – спросил он, жуя.

– Путешественники мы. Странствуем для собственного развлечения.

– Странствуете? – Эрик вновь отхлебнул и вытер губы рукавом. – Не цыгане? Герцог любит, – он пощелкал пальцами, – комедиантов. Истинный покровитель искусств, новый Петроний Арбитр. Если пляшете, поете – могу похлопотать. Не пожалеете.

Он обвел зал повелительным взглядом:

– Всех касается. Слышали? Молчим?

Бюргеры притихли. Никто не рисковал поднять глаза от тарелки, чтобы не встретиться взглядом с Румпельштильцхеном.

– Вот, – горько усмехнулся он, – все их хваленое вольнодумство. – Он доверительно придвинулся к Хоакину: – А я не боюсь показаться рутинером. Среди моих предков был бургомистр. Помните легенду? Ланселот, перводракон… И бургомистр, само собой разумеется. Так вот, он – тот самый. И я этим родством горжусь. За то меня герцог и ценит.

– Правда? – Стрелок вытащил из-за пазухи письмо. – Очень кстати. Узнаете печать? А подпись?

– Шарлатан. – Управитель потянулся к письму. – Пишет герцогу Розенмуллену. Вы позволите прочесть?

– Я обещал его магичеству передать из рук в руки.

– А, ну хорошо. – Эрик убрал руки. – Посмотрим, как вы попадете к герцогу без моей помощи.

Он покачался на стуле, заложив руки за голову:

– Хозяин! Еще кружечку. Свобода, как говорится, равенство набраться.

Число пустых кружек на столе росло. Выражение Эрнкова лица становилось все более скучающим.

– Хоть бы подрались, – пробормотал он. – Шваль людишки… – Он огляделся, намечая жертву: – Вот ты. – ткнул пальцем. – Да, ты, с бантом. Тебе говорю!

Господинчик с крысиным лицом заозирался:

– Я?

– Ты, ты. Думаешь, бант нацепил, так и все? Бунтарь? Я вашу породу сучью знаю. Давно раскусил. Поди сюда.

Человек с бантом растерянно хихикнул и засеменил к управителю.

– Ты кто? Поэт? Поэт, не отпирайся, наслышан. Читай стихи. Революционные. Ну?

Бедняга побледнел.

– Я… я не умею, господин Румпельштильцхен!… Я – поэт, да. Но какой поэт? Лирический. Спросите – каждый подтвердит.

Он обвел посетителей умоляющим взглядом. Молчание было ему ответом. Казалось, даже столы попытались отодвинуться от него.

– Значит, не поэт?

– Нет.

– Не поэт…

– Но я могу попробовать.

– Уж попробуй. – Румпельштильцхен развязно похлопал его по животу. – Уважь ценителя. Попытка не пытка.

Декламатор подобрался. Откашлялся, одернул сюртучок. В голосе его проскользнули неуверенные нотки:

– В синем небе, —

начал он.

Пташка реет?

Эрик приопустил ресницы. Кивнул благосклонно,

В пташке – недовольство зреет, —

продолжал поэт.

Пташка, пой. Курлыкай! Тенькай!
Но… вполклюва. Помаленьку.

Понемногу он раздухарился:

Дать бы этой пташке крыльев
Да простору изобилье.
Ух, она б склевала мошку!
Но… вполклюва. Понемножку.
Что ж ты реешь, пташка, гордо?
Далека ты от народа.
Славь же бурю песней звонкой!
Но… вполклюва. Потихоньку.