Убить Марко Поло (рассказы)

Полина взглянула недоверчиво, а потом сказала:

- Ты еще выпей, алкоголик.

Рувим не слушал. Он решительно, размашистыми шагами прошел на лужайку с кедром, а дедушка потащился за ним. Усевшись за дачный столик, он неприязненно взглянул на обезьяну над головой и сказал:

- Может, поесть ей дать что-нибудь?

Дальше такого хорошего намерения дело не пошло: не собачьими же шариками ее кормить, да и подходить страшно. Глядя на обезьяну, на ее сильные опасные руки, Рувим растроганно подумал о том, как хорошо было бы сейчас по-хозяйски приласкать какое-нибудь преданное животное, родную какую-нибудь четвероногую душу, - и свистнул Юку. Собака, стуча когтями по полу, послушно добежала до порога и остановилась, как будто уперлась в стеклянную стену. С опущенной головой и поджатым хвостом она и не собиралась выходить из дома и глядела на хозяина виновато.

- Ну иди! - сказал Рувим. - Я тоже боюсь!

Собака дрожала и не двигалась с места. Рувим отвернулся и забыл о ней.

Приятное опьянение пришло к Рувиму, он ощущал необременительное опустошение сердца и был равно готов и к дальнейшей жизни, и к немедленной смерти. Он не сожалел больше о том, что исчезла неизвестно куда строительная площадка за забором, с ее привычным уже созидательным шумом и привезенными из Румынии чернорабочими. Он обреченно не думал о будущем с его отвратительным завтрашним днем, а только о теплом прошлом, и ему хотелось плакать. С облегчением и благодарностью он отметил, что нет Полины в этом прошлом и нет ничего, что напомнило бы ему о Полине. А обнаружилась там, в светящейся голубой глубине, девушка Клава Фефелкина, с тяжелой шаткой грудью, крупная и крутого замеса, с простоватым округлым и добрым лицом. Эта Фефелкина встретилась когда-то, в незапамятные почти времена, в октябрьский золотой и высокий день тощему студенту Рувиму Гутнику то ли в какой-то нищенской столовке, то ли на площади трех вокзалов, куда она прибыла то ли из Иванова, а то ли вообще из Кривого Рога. И они были вместе, по молодому и милому делу, шлялись по осенним улицам, ели и спали, глазели по сторонам и находили темы для ненавязчивого бегущего разговора. Они сошлись, вошли друг в друга на недолгое время, а потом распались на всю оставшуюся жизнь. Она и имени его не могла толком выговорить, и звала: Роман, Рома... И вот теперь, сегодня, в день конца света, он вспомнил почему-то именно эту деревенскую деваху, заворачивавшую мыло на какой-то заштатной фабрике, и имя ее вспомнил, почти стершееся в ряду других, как бы случайных имен. Наивная бессребреница, вспоминал и думал Рувим, всегда благодарная, а характер какой - просто золотой. И никак ведь уже не вспомнишь, почему у них ничего не вышло, о какой камень они споткнулись, да это сегодня уже и не важно.

- Я сейчас вспомнил одну, - глядя в стол, тихонько сказал Рувим дедушке Моисею Соломоновичу, - девушку одну, Клаву. Легкий она была человек... Где она теперь, что?..

- У меня тоже гойка была, - охотно сообщил Моисей Соломонович, - в Екатеринославе, еще до покойной Славы Мироновны. Это был праздник, это была любовь! Если б я тогда на ней женился, может, всё пошло бы по-другому...

Да, с горечью подумал Рувим, да-да. Если б ты, старый хрыч, женился на той гойке, а не на Славе Мироновне, то и никакая Полина не появилась бы на свет Божий и, таким замечательным образом, ему, Рувиму, не пришлось бы жениться ни на какой Полине. Вот так, из ничего, из дурацких каких-то случайностей, и происходят ужасные катастрофы. А что, разве женитьба на Полине и вся последующая жизнь, выброшенная козе под хвост, - не катастрофа? А то, что сейчас, перед самым концом света, когда каждая минутка может стать последней, они с Полиной, с этой манерной идиоткой, расположены как бы на разных концах жизни, они не вместе, не составляют одно душистое целое, как когда-то с Клавой Фефелкиной, - разве это не катастрофа?

- Самое интересное, что она всегда врет, - подумав, сказал Рувим. - Всю жизнь врала. Или выдумывала: несла всякую чушь, и ей казалось, что это правда. А я слушал, дурак.

- Да, прошла жизнь... - беспечально сказал дедушка Моисей Соломонович, и с этим нельзя было не согласиться.

Собака Юка завыла в доме, вой был жуток. Рувим огляделся. Обезьяна, задрав тесаную башку, глядела в небо. Там, в небе, как распылителем по потолку, размашисто писали цифру за цифрой, в ряд: 6,1,0,1,9,7,1.

- Пишут... - поглядывая из-под белых бровок, уважительно сказал дедушка Моисей Соломонович и потянулся за бутылкой неверной рукою.

Обезьяна с кедра наблюдала за небесной работой неодобрительно, сунув нечистый палец в рот.

- Буквы куда лучше цифр, - мертвым голосом сказал Рувим. - Я всегда так думал. А вышло всё по-другому...

Полина, пряча руки за спиной, возникла на пороге, взглянула на небо, на черные цифры, и устало поморщилась.