Убить некроманта

Канцлер всегда говорил, что на подкуп иностранных дипломатов и на прочую внешнюю политику требуются бешеные деньги, а сам купил замок на юге у разорившегося семейства и за год превратил его в райское местечко с фонтанами, арбузами и оркестрами. А надёжный мир с соседями так до сих пор и не заключён.

Канцлер потратил на замок деньги своей покойной тётки. И вдобавок оплачивал все дипломатические миссии из собственного кармана. Потому что премьер с казначеем делили большую часть королевского дохода между собой, а на остальные нужно было как-то содержать двор. А если бы канцлер вместо премьера не занимался содержанием двора, то мои бедные родители с голоду бы умерли.

А премьер вынужден как-то откупаться от этих бандитов — канцлера и шефа жандармов, у которых ничего святого нет. А самому премьеру есть нечего и дочери на приданое не хватает. А шеф жандармов берёт взятки с разбойников, большая часть которых — люди принца Марка, который дерёт с живого и с мёртвого.

А на границах безобразия, потому что мечи ржавые, лошади старые, а тетива на арбалеты идёт гнилая. И всё потому, что маршал имеет обыкновение каждой своей девке дарить перстень с бриллиантом, а девок у этого жеребца бывает по трое в ночь…

Я слушал всё это и смотрел, как они вошли в раж, и машут руками, и оскаливаются, и брызжут слюной, и сулят кары небесные, а потом врезал кулаком по столу. И они, видимо, вспомнили, что я — некромант, потому что, будь я просто король, им было бы плевать.

Но они вспомнили и притихли. А я сказал:

— Мы будем разбираться по порядку. И очередь дойдёт до всех. Поэтому не надо вопить. Успеете.

И пронаблюдал, как у них на мордах выступил холодный пот. Но они, по-моему, честно это заслужили.

Потом у меня было очень много работы.

Требования я имел самые скромные: мне хотелось порядка. Но это оказалось целью почти недостижимой. Мои подданные сопротивлялись мне изо всех сил, потому что в состоянии порядка очень тяжело воровать.

И самое противное, что я понял, взойдя на престол, — казнь любого явного вора из Большого Совета ничего не решает. На нём так много всего держится, у него так много связей, что, если его убить, эти оборванные нитки придётся связывать годами. И мне приходилось…

Ох, мне приходилось…

Убеждать. Угрожать. Нажимать.

Я знал, я с раннего детства очень хорошо знал, что любовь подчинённых как средство предотвращения воровства не действует. Они обожали моего отца, но это им воровать не мешало. Даже помогало.

У короны или у Междугорья — всё равно. Потому что своя рубашка ближе к телу. Но я не мог им этого позволить: мне кровь из носу нужны были деньги.

Я плевать хотел на придворные пышности. Но я намеревался наладить дела внутри страны и вытряхнуть из карманов наших соседей то, что они у нас за сотни лет награбили.

И ещё я хорошо помнил, на что способен страх. И решил пугать их до ночного недержания. Чтобы им и в голову не пришло вякнуть.

Мне хотелось лично контролировать всё Междугорье, но путешествовать было не на чем — от меня шарахались лошади. Ну, боятся они трупного запаха, что поделаешь! Для своих телохранителей я в случае необходимости поднимал палых лошадей. Но сам я не люблю слишком уж тесной близости с трупами, и для себя придумал кое-что получше. Попросил Бернарда разузнать, кто в столице лучше всех набивает чучела из охотничьих трофеев. И когда он мне сообщил, я за чучельником послал. Послал живого человека с указанием вежливо пригласить мастера во дворец.

Мужик пришёл. Приятный такой, помню, бородатый перепуганный дядька. На меня смотрит, и ноги у него подгибаются.

— Ва-ваше, — бормочет, — ва-ваше просвещённое величество… не представляю, чем могу…

Тогда я живых придворных из приёмной выслал. Всех, оставил только мёртвый караул в дверях. И говорю ему:

— Ты, почтенный, не нервничай. Ни о чём ужасном просить не стану. И если сумеешь угодить — хорошо заплачу. Ты мне скажи вот что. Было когда-нибудь, чтоб кто-то из знати тебя просил из простой зверюги чучело сделать повнушительнее? Для хвастовства?

Он посмотрел внимательно — и, похоже, понял:

— Это, — говорит, — вроде громадного волка, да? Или медведя больше человеческого роста?

— Вот-вот, — говорю. — Делал?

Он так осмелел, что даже ухмыльнулся.

— Ох, и делал, ваше величество! Самых что ни на есть страшных зверей. И клыки, бывало, вставлял в палец длиной, и когти делал железные… Случалось, как же…

— А мне, — спрашиваю, — сделать можешь?

Он уже в полную силу ухмыльнулся, даже про мертвецов у дверей забыл. Чучельник свой человек — тоже со смертью дело имеет, сердце закалённое, спокойный малый.

— Позабавиться, — говорит, — желаете, ваше величество?