Убить пересмешника

– Право, не знаю, Генри. Они полезные члены общества в любой стране, более того, это народ глубоко религиозный. Гитлер хочет уничтожить религию, может быть, поэтому он их и не любит.

– Я, конечно, не знаю, – громко сказал Сесил, – но они вроде меняют деньги или еще чего-то, только все равно, что ж их за это преследовать! Ведь они белые, верно?

– Вот пойдешь в седьмой класс, Сесил, – сказала мисс Гейтс, – тогда узнаешь, что евреев преследуют с незапамятных времен, их даже изгнали из их собственной страны. Это одна из самых прискорбных страниц в истории человечества. А теперь займемся арифметикой, дети.

Я никогда не любила арифметику и просто стала смотреть в окно. Только один-единственный раз я видела Аттикуса по-настоящему сердитым – когда Элмер Дейвис по радио рассказывал про Гитлера. Аттикус рывком выключил приемник и сказал: «Ф-фу!» Как-то я его спросила, почему он так сердит на Гитлера, и Аттикус сказал:

– Потому, что он бешеный.

Нет, так не годится, раздумывала я, пока весь класс решал столбики. Один бешеный, а немцев миллионы. По-моему, они бы сами могли засадить его за решетку, а не давать, чтоб он их сажал. Что-то еще здесь не так… Надо спросить Аттикуса.

Я спросила, и он ответил – не может он ничего сказать, сам не понимает, в чем тут дело.

– Но это хорошо – ненавидеть Гитлера?

– Ничего нет хорошего, когда приходится кого-то ненавидеть.

– Аттикус, – сказала я, – все-таки я не понимаю. Мисс Гейтс говорит – это ужас, что Гитлер делает, она даже стала вся красная…

– Другого я от нее и не ждал.

– Но тогда…

– Что тогда?

– Ничего, сэр.

И я ушла, я не знала, как объяснить Аттикусу, что у меня на уме, как выразить словами то, что я смутно чувствовала. Может, Джим мне растолкует. В школьных делах Джим разбирается лучше Аттикуса.

Джим весь день таскал воду и совсем выбился из сил. На полу около его постели стояла пустая бутылка из-под молока и валялась кожура от десятка бананов, не меньше.

– Что это ты сколько всего уплел? – спросила я.

– Тренер говорит, если я через год наберу двадцать пять фунтов, я смогу играть, – сказал он. – А так быстрей всего поправишься.

– Если только тебя не стошнит, – сказала я. – Джим, мне надо у тебя кое-что спросить.

– Давай выкладывай. – Он отложил книгу и вытянул ноги.

– Мисс Гейтс хорошая, правда?

– Хорошая. Мы у нее учились, она ничего.

– Она знаешь как ненавидит Гитлера…

– Ну и что?

– Понимаешь, сегодня она говорила, как нехорошо, что он так скверно обращается с евреями. Джим, а ведь преследовать никого нельзя, это несправедливо, правда? Даже думать про кого-нибудь по-подлому нельзя, правда?

– Да, конечно, Глазастик. Какая тебя муха укусила?

– Понимаешь, мы когда в тот раз выходили из суда, мисс Гейтс… она шла по лестнице перед нами… ты, наверно, ее не видел… она разговаривала с мисс Стивени Кроуфорд. И вот она сказала – пора их проучить, они совсем от рук отбились, скоро, пожалуй, станут навязываться нам в мужья. Как же так, Джим, сама ненавидит Гитлера, а сама так противно говорит про наших здешних…

Джим вдруг рассвирепел. Он соскочил с кровати, схватил меня за шиворот да как тряхнет!

– Не хочу больше слышать про этот суд, не хочу и не хочу! Ясно? Не смей больше про это говорить, ясно? А теперь убирайся!

Я так удивилась – даже не заплакала. На цыпочках вышла из комнаты и как можно тише притворила за собой дверь, а то еще Джим услышит стук и опять разозлится. Я вдруг очень устала и захотела к Аттикусу. Он был в гостиной, я подошла и хотела взобраться к нему на колени.

Аттикус улыбнулся:

– Ты уже такая большая, что не умещаешься у меня на коленях. – Он прижал меня покрепче и сказал тихонько: – Ты не расстраивайся из-за Джима, Глазастик. У него сейчас трудное время. Я слышал, как он на тебя накричал.

Аттикус сказал – Джим очень старается что-то забыть, но забыть он не сможет, он может только до поры до времени об этом не думать. А немного погодя он опять сможет об этом думать – и тогда во всем сам разберется. И тогда он опять станет самим собой.

Глава 27

Как и говорил Аттикус, понемногу все уладилось. До середины октября все в Мейкомбе шло как обычно, только с двумя горожанами случилось два незначительных происшествия. Нет, три, и прямо они нас, Финчей, не касались, но немножко все-таки касались.