Убить перевертыша

— Теперь нас не больно-то сыщешь, — сказал удовлетворенно. — Садись, поехали.

— Куда теперь?

— Разве я не сказал? К Маковецкому домой. Звонить — только спугнуть. Лучше прямо заявиться с утра пораньше. На правах друга дома.

— Вы все-таки думаете, что он? — спросил Мурзин, когда они выбрались из толчеи городских автобусов, заполонивших площадь, выехали на Алтуфьевское шоссе и влились в густой поток машин, мчавшихся на отовсюду видный ориентир — Останкинскую телебашню.

— Думаю, друг Саша. Кое-что даже знаю.

— Мы же дружили… Зачем ему?..

— Вот это и есть главный вопрос. Наш интерес к архивным материалам, что хранятся у бывших коллег в Германии, очень кому-то не понравился.

— Но как узнали?..

— Ну-у, неужели это надо объяснять? Тебе-то?!

— Беру вопрос обратно. Извини.

Кондратьев удовлетворенно хмыкнул.

— Давно бы так, а то выкаешь, как глухонемой.

— Но… Не могу поверить…

— Есть многое такое, друг Мурзилкин, что и не снилось нашим мудрецам.

Даже вздрогнул Мурзин, услышав кличку своего детства. Подумал, что Кондратьев и впрямь неплохо изучил его, если знает даже то, о чем сам он почти позабыл.

— Значит, так. Я остановлюсь в соседнем переулке. Там есть магазин «Галантерея», теперь ТОО «Нимфа», буду где-то рядом. А ты дойдешь до дома Маковецкого пешком. Да с оглядкой. Если что — шагай мимо, не мне тебя учить. С женой-то хорошо знаком?

— Знаком.

— Вот с ней и поговори. Где, мол, да что. Друг все-таки, беспокоишься. И гляди, нет ли каких концов. Должна же она хотя бы догадываться, куда подевался ее дражайший.

Маковецкий жил в доме еще довоенной постройки, с широкими лестницами, со старым решетчатым гремящим лифтом, с потолками четырехметровой высоты. У двери квартиры № 18 лежала сырая тряпка для вытирания ног, даже не смятая, явно положенная недавно. Но на звонок, прозвучавший неожиданно громко, никто не отозвался. Мурзин еще дважды нажал кнопку, посмотрел в глазок. Ничего, конечно, не увидел, но заметил короткое затемнение: дома кто-то был.

— Маша! — крикнул он в замочную скважину. — Это я, Мурзин. — И отступил, чтобы его могли разглядеть в глазок.

Наконец замок щелкнул, звякнула цепочка и он, действительно, увидел перед собой Машу, жену Маковецкого, ту самую, когда-то изящную статуэточку с филфака, которой они, все трое, любовались, за которой увивались, вместе и порознь. Теперь от бывшей Маши осталось только неувядающее удивление в глазах. Будто давным-давно ее что-то несказанно восхитило и она, распахнув свои глазищи, так и не сумела научиться смотреть на мир спокойно, как все люди.

— Ой, Саша, входи скорей. Я так боюсь…

— Чего?

— Звонят какие-то, по телефону, в дверь. А по телевизору все про бандитов говорят.

— А где сам-то?

— Я на даче была, приехала, а его нет, только записка: "Уехал к Зойке в Одессу". Никогда такого не было, чтобы не предупредив…

— Ну, мало ли…

— Не-ет, у него кто-то завелся, я чувствую. — Она придвинулась вплотную, и он совсем близко увидел глаза, которые когда-то мечтал поцеловать. — Не в Одессу он уехал. Зойки-то, дочки, в Одессе нету, вот что.

И вдруг спросила с чисто женской непоследовательностью:

— А ты чего пришел-то?

— Давно не виделись. Ну, поскольку ты на сегодняшний день безмужняя, давай я за тобой поухаживаю. Как когда-то.

— Ой, какие ухаживания! Стара я для ухаживаний.

— Ты для меня всегда останешься той…

— Дурочкой, хочешь сказать?

Он опешил, не нашелся, что ответить.

— Я же знаю, вы меня между собой дурочкой называли.

— Это же любя!

— А я злилась.

— Постой, а откуда тебе это известно?

— А мне Мишенька все передавал, что вы обо мне говорили. Потому, может, я его и выбрала. Как самого доброго.

Кольнула запоздалая обида: это же не по-товарищески! Да что теперь-то…

— Не знали мы, а то бы отучили ябедничать.

— Где он может быть, а? — Она сморщила нос, и ее глаза повлажнели. Сашенька, милый, разузнай, а? Ты же все можешь, у тебя связи…

— Какие теперь связи… Ну, попробую, попробую, не реви.

— Я и не реву. — Она вдруг успокоилась. — А как ты-то? Еще не женился? Дай-ка я тебя покормлю. Устраивайся пока, сейчас что-нибудь приготовлю.

Маша убежала на кухню, а Мурзин принялся оглядываться, размышляя о том, что, не будь она женой друга, подзадержался бы тут. Истосковался ведь не только по домашней еде, а и по всему остальному, домашнему. В Луговом-то не больно разгуляешься. Пригласи кого хоть на час, сразу весь городок начинает о свадьбе говорить.

Квартира у Маковецких была большая. Двухкомнатная, но такая, что и четырехкомнатной не надо. Прихожая метров на пятнадцать, кухня не меньше. Спальня, правда, маленькая — только кровать под зеленым покрывалом да две тумбочки. Зато другая комната — прямо зал, хоть танцуй, — и книги тут, и письменный стол, и еще стол, огромный, гостевой, и диван, и шкафы разные.