Пачка купюр приятно отягощала карман его стеганой домашней пижамы.
Стараясь не встречаться с девушками глазами, он, не глядя, сунул им несколько банкнот, побыстрее выпроваживая их на улицу.
Вместе с клубами похожего на туман морозного воздуха в открытую дверь ворвалась нестройным хором музыка какого-то походного оркестра. Мелодия эта была хорошо известна по обе стороны противостоящих в стране политических сил. И если красные пели:
то белые наяривали под эту мелодию:
Причем белые все реже и реже вспоминали эту мелодию. Слишком сильную оскомину она набила в исполнении их противников.
Михаил пошире открыл дверь и вслед за девушками вышел на крыльцо. Сквозь белые, покрытые игольчатым инеем и сверкающие в ярко-солнечном морозном воздухе ветки редких деревьев, растущих в полисаднике, хорошо была видна набережная, по которой двигалась нестройными рядами одетая в кожухи, ватники, шинели – пестрая партизанская конница с непременными красными околышами в разнообразных, иногда удивляющих своей экзотичностью, головных уборах. От неожиданности Михаил попятился и, уже захлопывая дверь, краем глаза заметил группу колчаковских офицеров, которые абсолютно безбоязненно приветствовали эту дикую орду.
«Говорила сестрица Аленушка братцу Иванушке: „Не пей из копытца – козлом станешь…“ А мы вчера – из тазиков хлебали», – пытался проанализировать только что увиденное Михаил.
Он, разбудив друзей, стал звонить в штаб генерала Розанова.
К его удивлению, телефон, недавно подведенный к их особняку, функционировал нормально, и вскоре его соединили.
Трубку поднял начальник канцелярии – полковник Хилков, поставивший в известность Михаила о перевороте, сообщив, что в штабе жгут бумаги, а генерал занят погрузкой преданных ему частей на японские суда и что пока восставшие не чинят препятствий при эвакуации.
Власть перешла к земской управе.
Собравшись в столовой, друзья принялись обсуждать создавшееся положение. Возможность эвакуироваться вместе с войсками генерала Розанова в Японию и впоследствии, возможно, быть интернированными – они откинули сразу. После непродолжительного обмена мнениями Михаил подвел черту, слегка высокопарно, но иронично подражая дипломатам, на приемах у которых ему часто приходилось бывать, находясь на службе у Розанова:
– Итак, господа, наш коллега господин Лопатин оказался прав.
Он почтительным жестом наклонил голову в сторону Евгения. Тот, вальсируя руками, шутовски наклонился в ответ.
– Вывод ясен, – отбросив шутливый тон, уже серьезно продолжил Михаил. – Отсюда нужно уезжать, и как можно быстрее. Лично я сыт по горло этой свистопляской… В Европе же без хорошего материального обеспечения будет очень тяжело. Наши ценности находятся в Москве, изъять их сейчас без серьезного риска весьма проблематично. Тем более что я все равно собираюсь возвратиться – отдать кое-кому должок…
Его синие глаза при этих словах потемнели.
– Единственное место, где
Михаил сознательно ввернул слова «любая другая сволочь», тем самым приобщая себя к только что очерченному им кругу.
– Что поделаешь – с волками жить… как говорится… Я уже не говорю о японцах, которые неспроста поставили свои караулы и охраняют банк вместе с русской командой под руководством Юговича… А это – тот еще жук! Сами знаете… И честно говоря, альянс земской управы с большевиками добил меня окончательно. Те уже точно не упустят своего. И если другие, вроде нас, попытаются забрать хотя бы часть, то эти обычно забирают все…
– Ну да, – хмыкнул Евгений, – veni, vidi, vici[41]
. Как ты это представляешь? Твои предложения?