Убить Зверстра

— А ее никто, кроме бабушки Гали и нас троих, присутствующих здесь, не знает. Надеюсь, ты понимаешь, что право знать эту правду — привилегия сильный людей. И пока бабушка сама не заговорит с тобою о ней, ты должна молчать.

***

Мне осталось только добавить несколько уточнений. В наш город внезапно пожаловала Таля Наталина, если вы еще не забыли о существовании этой плодовитой борзописицы, от которой мутило Дебрякова. И конечно, завалилась к нему. А он ведь женился, пусть пока неофициально, но фактически, и не хотел огорчать Елену Моисеевну своим знакомством с безнравственной в жизни и в творчестве особой. Тем более что Елена Моисеевна, еще не оправившаяся от горя, продолжала болеть.

Чтобы не ударить в грязь лицом, Дебряков познакомил Наталину с Ясеневой, мол, вы обе писатели, так вот и общайтесь, наслаждайтесь, вот вам обоим подарок от меня. Ясеневу же посвятил в свои прошлые амуры (некуда, бедняге, было деваться) и просил избавить его от напасти. Добрая душа Дарья Петровна согласилась взять удар на себя и занимала Талю-Тлю, как могла.

Оказывается!!! Та приехала сюда на похороны своего единственного из оставшихся родственников — безвременно почившего племянника Гриши Хохнина. Вот вам и хохма в стиле панк!

Но Ясенева времени зря не тратила. Не подав виду, что вообще слышала о почившем, расспросила Талю о ее детстве, о родне и родственниках, о ее самых приятных и неприятных воспоминаниях. Та и рассказала о старшей сестре Фаине, о том, где та жила, и как закончила свои дни.

— На радостях, что родился второй сын, — рассказывала Таля Ясеневой, — моя сестра устроила небольшой семейный пир. Что там произошло, по сути никто так и не узнал. Они поздно легли спать, а под утро, когда у людей сон самый крепкий, даже собаки не брешут, лишь петухи продирают глаза, чтобы впервые в эти сутки закукарекать, дом занялся пламенем, и в один миг сгорел дотла. Они, наверное, и проснуться не успели.

После этого Ясенева поехала в то село, где после окончания техникума работала колхозным прорабом молодой специалист Фаина Хохнина. Дарья Петровна приехала туда рано утром и пошла на рынок, где обычно собираются старушки поговорить о старине, о своей молодости. Под видом научного работника, собирающего краеведческий материал для научных исследований, Ясенева разговорила этих старушек. От них и узнала о многочисленных убийствах детей, случившихся тут так давно, что к этому времени рассказы о том обросли совсем дикими подробностями, не утратив, однако, остроты восприятия. Затем ей поведали о страшном случае несчастной любви, закончившемся чудесным исцелением умалишенной, много лет тенью бродившей по околицам днем и, главное, ночью и наводившей ужас на запоздалого путника.

— Да вон она, — показали бабки на симпатичную старушку, продающую молоко, чтобы подтвердить, что рассказывают не выдуманные байки, а голую правду из истории их села. — Расцвела, слава богу. Хоть что-то в мире не во зло людям делается, — заключили они.

Ясенева познакомилась с бабушкой Галей, оказавшейся не такой уж древней старушкой, а приятной и интересной женщиной, разменявшей, правда, восьмой десяток. Как уж ей удалось расположить к себе бабушку Галю, трудно сказать, но на то есть у Ясеневой дар божий и мастерство журналистки. Бабушка Галя пригласила Дарью Петровну к себе в гости и на протяжении нескольких дней тайком от деда Володи рассказывала историю своей жизни.

— Почему они убивали детей? — спросила Ясенева. — Ведь, по вашим рассказам, хоть и охочи они были до извращенной любви, но не нуждались в таких вещах.

— Да уж теперь у них не спросишь, — скорбно качая головой, заметила бабушка Галя. — Только видела я все и наблюдала многое. Душа моя тогда спала, словно то не я была, а сомнамбула чужая. Вспоминать не хочу. Но я ведь еще до Ванькиной женитьбы знала, у кого от него детишки родились. Страсть, сколько он тут семени своего в рост пустил, кобель проклятый! А потом этих-то детишек она и порешила, всех до единого. Из ревности, видно, Фаня лютовала. А Иван детей, конечно, не губил, нет. Но покрывал ее, сучку кровожадную, и помогал тем, что назвал, кто от него на свет появился. Может, не для убийства назвал, а хвастался перед нею, но потом, когда дети его погибать начали, не мог он не догадаться, кто это делает. Значит, и он душегубом был.

— Как же вы решились, — спросила Дарья Петровна, — такую страшную весть родной матери Фаининой рассказать? Ведь вас могли обвинить в клевете, наконец, просто убить как опасного свидетеля, и все.