Убить Зверстра

Ясенева продолжала с неприязнью смотреть на посетительницу, решив больше не задавать вопросов. Та тоже молчала, чувствовалось, что она подбирает слова для продолжения разговора. Только глаза ее стали светиться то ли любопытством, то ли нетерпением, то ли злостью, в темноте было не разобрать. Молчание затягивалось, и от него Ясеневой почему-то тяжело дышалось. Преодолевая нехватку воздуха, она спросила:

— Как вас зовут?

— Не помню. И сколько ни смотрю, ничего о себе прочитать не могу, одни цифры заумные написаны.

— Не только у вас. В этом отделении вообще принято диагнозы обозначать числами, чтобы больные себе в голову много не брали.

— Так то диагнозы, а у меня имя цифрами записано.

Незваная гостья зябко передернула плечами, и Ясенева услышала каскад глухих звуков, как будто что-то посыпалось со стола. Она наклонилась, стараясь разглядеть, что могла задеть женщина и свалить на пол.

— Да ты не бойся, я тебя не трону, — истолковала старуха по-своему движение Ясеневой, испытавшей после этих слов суеверный страх.

— Что-то упало, — преодолевая оцепенение, сказала Ясенева.

— А ты не отвлекайся. Я, говорю, по делу пришла.

— По какому?

— Вот ты не знаешь, чем тебе заняться…

— Знаю.

— Погоди! Выкинь из головы лишнее, и чужого тебе человека выкинь из души, погубит он тебя. Выкинь! — притопнула она ногой под столом, настаивая на беспрекословности исполнения высказанной воли. — Он свое дело сделал, и его время ушло.

— Какое дело? — Ясенева ничего не понимала, если это сумасшедшая, то откуда она знает о ней так много.

— Растревожил тебя, достал до донышка, разбудил самую суть в тебе. И хватит с него!

— Предположим, и что теперь?

— А то, — странно прозвучал этот ответ.

— Спасибо ему за это, мне приятно жить растревоженной, — в голосе Ясеневой был не вызов, а усталость.

— Спасибо не ему, а тебе. Потому что растревожителей хватает, да люди растревоживаются по-разному, чтобы так растревожиться, как ты, — особый дар иметь надобно.

— Ха! Так это я, выходит, уникальна, а не он — талантливый и сильный?

— Сила в тебе открылась необыкновенная, полезная людям. Не то, что эти писания, — старуха стукнула кулаком по рукописи, и на пол снова что-то просыпалось.

— Что это сыплется все время? — не выдержала Ясенева.

— Не обращай внимания, это земля.

— Что-о?! — по коже у Ясеневой пошли мурашки.

— Земля. Навалили ее на меня, не дай Бог сколько, еле выбралась.

— Откуда выбралась? — произнесла Ясенева шепотом, хотя, казалось, вопрос ее был из разряда риторических.

— Из могилы.

Дарья Петровна тоскливо посмотрела в окно. Там по-прежнему стояла ночь, стеклянно-слякотная, от лунного света кажущаяся еще более холодной, чем в уютной упрятанности мрака. Перед нею сидела сумасшедшая, и она не знала, что делать.

— Нет, я не сумасшедшая, я мертвая, — уточнила та, прочитав мысли Ясеневой.

— Кто вы? — снова прошептала Дарья Петровна.

— А ты что, не узнала меня?

— Нет.

— То-то я гляжу, говоришь со мной неприветливо.

— Разве мы знакомы?

— Так не успели познакомиться.

— Но разве мы встречались? — уточнила Дарья Петровна свой вопрос.

— Встречаются живые. Нет, и не встречались мы. Но ты меня видела.

— Когда?

— Когда я умерла.

Неясные догадки заметались в спутанных воспоминаниях Ясеневой: ночь, падающая под машину Ирина, крик Нины Николаевны, «скорая»…

— Вас же увезли в больницу, — вспомнила она.

— Не меня, а мое тело.

— Не одно и то же? Вы еще были живой.

— Тело, может, и подавало признаки жизни, а разум нет, он тогда уже умер, — внезапно старуха поднялась и направилась к Ясеневой. — Он умер в тот момент, когда я тебе отдала записку. Я же тебе все ска-а-за-а-ла-а, — зашипела она.

— Отойдите от меня. Вы ненормальная, — Ясенева выставила вперед руки, защищаясь от подступающей зловонной старухи.

— Я же тебя просила передать, что он та-а-м. Что же ты ничего не сделала? Одной тебе это по силам, больше некому совладать. А ты-ы? Чего приперлась сюда, чего разлеглася тута?