Убить

Под забором была маленькая щель, сантиметров пять. В детстве он боялся, что рано или поздно пес в нее пролезет. Для тарелки в самый раз. Ее ведь надобно еще втянуть назад; уж он-то не оставит следов.

Он выпрямился. Овчарка уже не скалила зубы и даже не рычала. На него смотрели налитые кровью глаза. В последний раз. После всех этих лет – в последний раз. Собака, навострив уши, наклонила голову. И принялась есть.

А он развернулся, запустил руки в карманы и побрел к дому. Сирены еще гудели, то усиливаясь, то снова стихая; прислушавшись, можно было различить полицию и «скорую». В ближайшие дни наверняка придется поволноваться. Не исключено, что до него доберутся. В худшем случае он будет отнекиваться, будет все отрицать, и они ничего не докажут. Для отпечатков пальцев кирпич слишком шершавый. И вдруг он почувствовал свое превосходство над ними. Кошка прыгнула и попыталась схватить бабочку, но та вспорхнула и стала подниматься выше и выше, вспыхнула и исчезла на солнце.

Дверь была настежь, он вошел и остановился. Еще ощущалось тепло с улицы, и глазам потребовалось несколько секунд, чтобы настроиться на комнату: три тени, охваченные темным, поворачивались к нему, в полной тишине… Потом все прояснилось – всего-навсего родители и сестра. Они сидели за столом. Он посмотрел на сестру, улыбнулся и заметил, что она избегала его взгляда.

– Садись! – сказал кто-то, скорее всего мать.

– Да! – ответил он, еще мгновение продолжая стоять. Странный звук, похожий на плач, донесся с улицы: высоко и не совсем по-человечески.

– Чудно, – сказала мать, – это, должно быть, собака. Садись же!

И он действительно сел. Он будет выполнять то, что велят, пока, и останется здесь, теперь это не имело значения. Он сильнее их. Сильнее большинства людей, с которыми еще доведется встретиться. Он откинулся назад и сделал глубокий вдох, выдохнул и почувствовал вокруг себя ледяное сияние, власть и даже больше – священную власть. Они и не догадывались, ну а он-то знал наверняка: в жизни заключалось нечто Великое. Он по-прежнему улыбался, теперь это давалось легко.

– Чудесная погода, – сказала мать и что-то положила на тарелку. – В каникулы лучше не бывает! И утро выдалось великолепное, правда?

Он посмотрел на нее в упор, но она вдруг отвела глаза. Он взял нож и вилку; почувствовал, как холоден металл, как тверд и приятен. На секунду задумался, а потом сказал:

– Да, конечно. Ничего себе.