Убиться веником, ваше высочество! (СИ)

Мне стоило спросить, что это за штука, почему я видела его лишь у местного клира и что камень дает своему обладателю, но эти вопросы обернулись бы против меня самой. Я должна это знать, но не знаю.

— Не только у тебя хорошие учителя.

Лаконично и дает возможность продолжить расспросы.

— И он что-то сможет в твоих руках?

— Не так, как у тех, кто рукоположен, но… Он нам пригодится. — Эрме убрал камень за пазуху, закрыл ошейник, но все же не настолько тщательно, и я, чувствуя, как Лили выжигает мне в спине дыру, подошла и прикрыла ошейник и следы от него лентами чепца.

— А что… — успела выдавить я, и дверь открылась.

— Прошу, ваши королевские высочества! — язвительно пригласила нас монахиня, с которой у меня отношения не сложились. Все, на что я могла сейчас рассчитывать — что она не вздумает дать мне подзатыльник по старой памяти. — Ваш экипаж подан!

Может, эта сестра была на особом счету — к примеру, содержала сию обитель или была королевских кровей. И ерничание ей было дозволено иерархами.

— Повторите, куропатки безмозглые, кто вы теперь? — рявкнула благочестивая мать.

Полегче, грымза, Лили все же изображает маркизу.

— Ее королевское высочество принцесса Эдмонда вер Комстейн, — выскочив вперед, выпалила я, пока Эрме или Лили все не испортили. Но, впрочем, сестра насчет куропатки права, мне стоило предупредить Лили. Может, она не знает имя принцессы.

— Хоть это ты выучила, немощь, — кивнула монашка и нахмурилась. — А ты куда? — Она выставила вперед руку, останавливая Эрме, сделавшего шаг к двери. — Ты здесь остаешься! Прислуги в Астри хватает и без тебя!

Если никак не спасти положение, все будет зря.

— Благочестивая мать! — заверещала я. — Благочестивая мать, госпожа маркиза такая вздорная! Она опять начнет кричать, благочестивая мать! Она ленивая, она капризная, она…

Да ты же должна помнить ее мерзкий норов, благочестивая мать, а вот сообразит ли Лили, что ей сейчас нужно сделать? Немедленно сделать, пока все не стало еще паршивей, чем есть? Ну же, девочка, ты не глупа, ты смогла почти невозможное! Если, конечно, не соврала мне, как все остальные.

Я, вжав голову в плечи — якобы опасаясь гнева монашки, но я готова была принять удар на себя — покосилась на разодетую в пух и прах беглую рабыню… рабыню ли?

— Я никуда не поеду одна! — взвизгнула Лили, и я испытала дежавю. — Мало того, что меня окружили какой-то поганью, так еще и хотите лишить меня моей служанки? Кто будет меня раздевать, вот эта уличная паршивка? Не позволю этому крысенышу ко мне прикасаться!

Я мысленно аплодировала, убеждая себя, что все характеристики в мой адрес — спектакль, не больше того, и этот спектакль должен быть отыгран безупречно, иначе крышка. Монашка перекосилась, я осторожно переместилась правее, наступив себе на подол и ойкнув, но так как я не упала, меня словно и не было в комнате.

Лили продолжала визжать, и так натурально, что я подумала — неужели, сидя в подвале, она слышала, как орет подлинная маркиза, хотя со двора вопли можно было расслышать вполне. Мне уже самой хотелось заткнуть ей рот, тем более что эпитетами она успела меня наградить такими неоднозначными, что я призадумалась, где она вообще могла их услышать. Не то чтобы слова попали в больное место, но выбор их удивлял. Монашка тоже сдалась, по крайней мере, она не стала настаивать, чтобы Эрме остался, или лупить Лили за нечестивые речи, а отошла в сторону и гаркнула:

— Выходите! Быстро! А ну пошли, дармоедки!

«Мавр сделал дело — может проваливать», — проворчала я себе под нос, потому что никому не было дела до того, что я там бормочу. Мавра могли проводить с почестями, но, может, этим монашкам пришлось отбирать уже столько принцесс, что процедура им давно опротивела. Сожалея о забытых где-то под тряпками безделушках, заботливо выбранных из брошенной одежды, чтобы не сожалеть о чем-то большем, я выскочила в коридор и едва не налетела на двух монахов.

— Благословите, благочестивые отцы!

Отцом с натяжкой можно было назвать только старшего, потому что юный монашек годился ему, может быть, даже и в сыновья: монашеская одежда добавила Жано лет десять, а еще я отлично рассмотрела на его лице щетину и подавилась отчаянным воплем. Если я начну считать все ошибки, которые успела допустить, мне не хватит знания математики.

Марибель с невероятно серьезным лицом вытянула руку и поводила ей над моей головой, насколько ей достало роста, а я старалась изгнать стоящий перед глазами образ «Луизы» с усами и бородой. И если усы еще встречались у женщин, то борода грозила спровоцировать дипломатический скандал. Измена, предательство, разврат, попрание государственных интересов.

Улыбаемся и машем, сказала я себе. Мы уже ввязались, там посмотрим, но, если честно, после удачного возвращения Жано и Марибель у меня от сердца отлегло, и все прочие проблемы стали казаться легко решаемыми и незначительными.

— Что вам, братья? — раздался над моим ухом голос монахини.

— Благословлены в паломничество, — почтительно отозвался Жано, прикрыл рот рукой и склонил голову.