Убивая Еву: умри ради меня

Шли часы, вонь мочи нарастала, а Вилланель продолжала пребывать в подобном трансу состоянии суровой немоты. Может, она мысленно жалела о своем решении взять меня с собой и теперь считает его роковой ошибкой? Может, прошлая ночь ничего для нее не значила? Я лежала, уставившись в холодный мрак. И в итоге заснула.

Проснулась я от мурлыканья двигателей «Кирово-Чепецка» и легкого поскрипывания окружающих нас контейнеров. Пока я очухивалась, рука Вилланель нащупала в темноте мою.

– Ты в порядке? – прошептала она.

Я кивнула, хотя еще не совсем пришла в себя.

– Алё! Мы живы. Мы выбрались.

– Это сейчас.

– А кроме «сейчас» ничего и нет, pupsik. – Она прижала мою ладонь к своей ледяной щеке. – Кроме «сейчас» нет ничего и никогда.

Глава 2

Я потихоньку вникаю в жизненные циклы Вилланель.

Она порой уходит в себя. Замыкается в потайной цитадели своего разума. Я сижу рядом, ощущаю ногой тепло ее ноги, мы дышим дыханьем друг друга, но она при этом – где-то за тысячу миль, в своем арктическом затворничестве. Порой это случается, когда мы укладываемся спать, а она подкапывается ко мне, чтобы согреться. Душой она по-прежнему где-то не здесь. Мне постоянно хочется сказать ей, что она не одинока, но фишка в том и состоит: она одинока чрезвычайно.

Эта ее замороженность может длиться часами, а потом – словно солнце взошло – она вдруг осознает, что кроме нее тут еще и я. В такие минуты я научилась ждать и подмечать, куда прыгнет эта кошка, поскольку она абсолютно непредсказуема. Порой меланхолична и просто хочет на ручки, а порой – сердита и ехидна, как капризный ребенок. Когда она хочет секса, то тянется ко мне. Четверо суток в море – за это время секс превратился в жесткое, дикое занятие. Вода нужна нам для питья, и о том, чтобы подмыться, не может быть и речи. От нас воняет. Но мы не слишком этим озабочены. Вилланель знает, чего она хочет, и особо не церемонится, а я – благодаря темноте и отчаянной неопределенности нашей ситуации – окончательно освободилась от своих табу и в итоге стала великолепной партнершей. Ей это нравится. Она гораздо сильнее, и с легкостью могла бы отпихнуть меня в сторону, когда я валю ее на спину, а сама усаживаюсь сверху, но она позволяет и лежит подо мной, пока я глажу ее грудь и нащупываю языком и зубами шрам на ее губе. А потом она хватает меня за руку, тянет ее вниз, засовывая мои пальцы внутрь себя, и трет мое запястье, пока не начинает стонать, а порой – смеяться, и я тогда ощущаю, как ее бедра напрягаются и резко вздрагивают.

– Ты никогда раньше не была с женщиной? – говорит она. – Неужели я первая?

Этот диалог у нас состоялся раньше.

– Ты прекрасно знаешь, что это так, – отвечаю я.

– Я не знаю.

– Солнышко, поверь мне на слово. Ты – первая.

– Угу.

– Я много об этом размышляла. Каково это – быть с тобой. Что бы из этого вышло.

– Так вот чем ты занималась целыми днями в своем говенном офисе. Думала о сексе со мной?

– В основном я пыталась тебя поймать, если помнишь. Тебя пыталась поймать целая бригада из МИ-6.

– Вы даже близко не подобрались, pupsik. Как там их зовут, этих лузеров, которые с тобой работали?

– Билли и Ланс.

– Точно. Билли и Ланс. Ты думала о сексе с ними?

– Вообще ни разу. Билли – ботан-компьютерщик, который живет с мамочкой, а в Лансе есть что-то от крысы. Суперхитрой, отлично дрессированной, но все равно, понимаешь…

– Крысы?

– Именно.

Она задумывается.

– А ты знаешь, что в Париже я порой от нечего делать хакала твой компьютер?

– Да, ты говорила.

– Это было так скучно. Всегда. Я надеялась найти имейлы от любовника или что-нибудь в этом духе. Но там были только заказы на мешки для мусора, ловушки для моли и жуткие, уродливые шмотки.

– Ну извини. Это называется жизнью.

– Жизнь не обязана быть такой тоскливой. Тебя никто не заставляет, например, покупать акриловые свитера. Даже моль от них тошнит.

– Ты зарабатываешь убийствами и при этом критикуешь мой трикотаж?

– Нет, Ева, это не одно и то же. Одежда – это важно. И что такое «Ринс-Эйд»? Что-то для волос? Или благотворительный фонд?

– Солнышко, ты никогда не пользовалась посудомойкой?

– Нет. Зачем?

Я целую ее в нос.

– Неважно.

– А теперь ты надо мной смеешься. Снова.

– Нет, что ты! Серьезно.

Ее дыхание замедляется.

– Я могла убить тебя, Ева. С легкостью. Но не стала. Я спасла тебе жизнь, рискуя своей, и это, между нами говоря, было офигенно тупо. Но поскольку ты мне небезразлична, я вытащила тебя из Лондона, избавила от «Двенадцати» и от идиота мужа, которого ты никогда не любила, и везу тебя в свою страну. И что ты делаешь в ответ? Стебешься надо мной – я, видите ли, не знаю, что такое гребаный «Ринс-Эйд».

– Солнышко, я…

– Прекрати называть меня «солнышком». Я – не солнышко тебе, а ты – не солнышко мне. Ты в курсе, что моя девушка сидит из-за тебя в московской тюрьме?

– Если ты о Ларисе Фарманьянц, не думаю, что она там из-за меня. Она пыталась застрелить меня на людной станции метро, а попала в безобидного старика и ее арестовали.