Ублюдки и стрелочники

Мое дыхание участилось, и я тронула свою промежность свободной рукой.

— Ты, однозначно, сказала бы, что это ужасная идея, потому что ты хороший человек и не хочешь принести неприятности людям, которых ты любишь, и потому что тебя учили, что твое тело — маленькая розочка, подходящая для вазы на праздники. Но…

Мою грудь сжало.

— Но? — спросила я, а Хамильтон засмеялся.

— Но я слишком эгоистичный и не позволил бы тебе отговорить меня от самого лучшего пира в моей жизни. Ах, Вера, ты бы извивалась на моих простынях. Я бы попробовал каждую часть тебя. Сосал бы твой нуждающийся клитор, пока ты не стала бы тереться об мое лицо, дергать меня за волосы и трястись всем телом.

— Черт, — выругалась я.

— Я разорву тебя на куски, буду жевать твои шипы и вдыхать твой сладкий аромат. Сожму тебя в своих руках и погублю, Лепесток.

Почему мне казалось, что это самая горячая вещь, которую мне кто-либо когда-то говорил?

— Лепесток, мм? Мне кажется, тебе очень нравится это прозвище, — ответила я.

— Мне больше нравится мысль о том, чтобы трахнуть тебя.

Я представила Хамильтона, лежащим на кровати, его мускулистая рука закинута за голову, а обнаженная грудь, поднимается и опускается с каждым вздохом. Вероятно, он ухмылялся, поднося телефон к уху и ожидая мой стон от его горячих слов.

Я оглянулась на дверь своей спальни, думая о маме и обо всем, чем она пожертвовала, чтобы дать мне хорошую жизнь. Мне нужно сделать все одну вещь: перестать наслаждаться ухаживаниями Хамильтона.

— Знаешь, это же ничего не значит, — продолжил Хамильтон. — Мы просто два человека с безумной химией, наслаждающиеся обществом друг друга. Ты спрашивала меня ранее, разрушал ли я чью-то жизнь? — сказал Хамильтон мягким голосом.

— И?

— И, оказывается, у нас намного больше общего, чем я думал, — признался он.

Что это значило?

Я вздохнула. Как бы весело это не звучало, Хамильтон не стоил такого риска.

— Спокойной ночи, Хамильтон, — прошептала я.

Хотела бы я видеть его лицо. Представляю, как он торжествующе улыбался, как будто слышит нерешительность в моем голосе. Если бы я была другой девушкой, наверное, приехала к нему на такси и позволила ему делать все восхитительно грязные вещи, которые он обещал.

Но я не была никем другим как Верой Гарнер, ненужной дочерью жертвы.

Глава 9

— Детка, все хорошо? — спросила мама, смотря на меня поверх своей чашки.

Она пила латте без кофеина, в котором было больше молока и сахара, чем самого кофе.

Даже с грязными волосами и в той же пижаме, что и прошлой ночью, она выглядела прекрасно. Она, вероятно, могла бы стать моделью, если бы не родила меня.

Мы сидели на моей огромной кухне и разговаривали.

Мама спала практически до обеда, точнее до того момента, пока Джозеф не позвонил.

Мы ели хлопья, сидя за кухонным островком, и пытались осмыслить то, что произошло вчера.

— Ты выглядишь уставшей, — сказала она, скользя взглядом по моему лицу.

На самом деле, она выглядела намного более уставшей, чем я. У нее был джетлаг из-за поездки в Париж, да и плюс ей пришлось заботиться обо мне всю ночь. Чувство вины пронзило меня насквозь.

— Я не особо много поспала этой ночью, — ответила я, и мои щеки покраснели от мысли о том, что не давало мне заснуть.

Это не Сеинт занимал все мои мысли, хотя именно о нем мне и стоило думать. Нет. Большую часть вечера я думала о Хамильтоне. Именно он помог мне не думать о жутком и навязчивом журналисте, который преследовал меня. Вместо этого я представляла все грязные вещи, о которых он говорил.

Его голова между моих бедер.

Щетина трется о нежную кожу.

Мои стоны заполняют комнату.

И его похотливый рот, который заставляет меня кончать снова и снова…

Я сглотнула. Мама начала говорить, вырвав меня из мыслей о Хамильтоне:

— Я могу только представить, насколько этот Сеинт неуравновешенный. Что за люди преследуют эту семью? — Она покачала головой и продолжила говорить: — Мне очень жаль, что тебе пришлось столкнуться с этим. Я понимала, что все изменится после свадьбы, но не представляла, что папарацци настолько безбашенные. Борегары очень известны в нашем обществе, но Джек не какая-то там Ким Кардашьян.

Я прикусила язык. Все становилось только хуже, намного хуже. Джозеф хотел стать политиком. Он поступил в Гринвичский университет на двойную специализацию в области политологии и бизнеса, и, как по мне, был чересчур патриотичным. Его консервативные взгляды, опыт в ведении семейного бизнеса и наследие его отца создавали прекрасный фундамент для его успеха. Мама отрицала это, но то, что происходило со мной сейчас, — лишь верхушка айсберга. Мы должны быть готовыми к тому, что нас будут преследовать всю оставшуюся жизнь. Готова ли к этому мама? Готова ли она к тому, что правда может всплыть? Да, Джек замял это, сделал так, чтобы это дело было недоступным для других. Но в Атланте найдется много желающих продать эту душераздирающую историю тому, кто больше заплатит. И я не уверена, что деньги Борегаров помогут выбраться из этой ситуации. По правде говоря, я удивлена, что это до сих пор не всплыло.