Убойная марка

— Как долго… — начала я, но бабуля меня опередила:

— Очень долго, сорок пять лет тут живу, приехали мы, только поженившись, а Фялковский тогда экономистом работал. Двух дочерей я родила, сыночка хотелось заиметь, а он как-то все не получался, где мне там до шашней, я тоже начала работать, как только дочки в школу пошли.

У Хени была жена, да померла, он уж второй раз не женился, а тут вскоре и Вероника к нему приехала, и так оно все осталось. А как я овдовела, Мадзя замуж вышла. И на свет появилась Иоля, а потом Аня, так мы те две квартиры поменяли на одну большую, а тут и Гжесек народился.

У Ядзи я тоже немного пожила, они у самого моря поселились, зять рыбу ловит, и мне там как-то зябко было, да и моря я не люблю. Решила уж здесь остаться, у Мадзи. И всего одна внученька была, потом — опять девка, я уж думала, не дождаться мне внука, а он вон сидит, народился-таки. Так я уж отсюда и не сдвинусь, тут и помру, я ведь, проше пани, уж не молоденькая, семьдесят четыре годка прожила на этом свете. Вот только бы Гжеся вырастить. И сама пани видит, какое разумное дите, не торчит у телевизора, как другие лоботрясы, а механизмами занимается, тянет его к механизмам, ну прям страсть! И такой умненький, сам до всего своим умом доходит.

Из довольно сумбурного рассказа старушки я поняла, что у нее две дочери. Старшая Ядвига, живет где-то у моря, и у нее одна дочка, у младшей же, Мадзи, две девочки, Иоля и Аня, и теперь вот еще этот трехлетний вундеркинд Гжесь. Требовалось срочно переставить бабулю на другие рельсы, иначе она еще долго будет восторгаться внуком, долгожданным наследником.

Понятны мне стали причины, по которым Панове полицейские не выжали из бабули ничего путного, а ведь она могла многое знать. Я решила как можно аккуратнее переключить ее с любимой темы.

— И очень правильно! — горячо поддержала я бабулю. — От телевидения дети только глупеют. Так что же у нее, Вероники, было такое, что кто-то попытался ее обокрасть?

Бабуля уже что-то рассказывала о первых зубиках внука и, споткнувшись о подставленную мной подножку, растерянно замолчала.

— Чего?..

— Пани столько лет знала Фялковских, Хеня долго ухаживал за вами, он ведь работал экономистом, так почему же его сестра вдруг оказалась в такой бедности? Слухи ходят, что все же кое-что Хеня оставил, а Вероника лишь притворялась такой неимущей, чуть ли не нищей. Я вот, скажем, точно знаю, что брат ей оставил коллекцию марок, вы тоже, наверное, это знаете, но коллекция пана Фялковского была не бог весть каким богатством. Я уж в марках разбираюсь.

Выходит, было у нее еще что-то, если всю квартиру распотрошили. Полагаю, лучше пани никто не может этого знать.

Старушка неожиданно разволновалась, заерзала на табурете и наконец оставила в покое Гжеся.

— Под конец жизни он уже не так чтобы очень… — замялась она, и мне стало ясно, что факт угасшего к ней чувства пана Фялковского до сих пор глубоко переживается старушкой. — А вообще-то очень даже возможно. Нет, не стану плохим словом поминать покойницу, пусть ей земля будет пухом, но скупердяйкой она была страшной, каких свет не видывал!

— И не стыдно ей было так притворяться?! — с укоризной подхватила я.

— Стыдно?! Да о чем пани говорит? У нее ни капли стыда не было! Все после него распродала, ну совсем все, а еще шипела, что вот, мол, потратил деньги на барахло, а ей теперь жить не на что. Может, это и было барахло, но ежели брат его собирал, знал, что делал, так ведь? Он, не в пример сестрице, голову на плечах имел, знал, что покупал, значит, и на это «барахло» покупатель найдется. Так ведь? А Хеня собирал, даже мне когда-то показывал, уж такой довольный, его прямо распирало от радости, аж светился весь, — запальчиво продолжала бабуля и тут же со вздохом:

— Хотя.., выходит, он выбрал это барахло, а не меня. Ну да господь с ним.

О, видно, в самом деле я наступила на больную мозоль, бедная старушка, похоже, тяжело переживала непостоянство своего ухажера.

Столько лет прошло, а душевная рана не зажила. Надо проявить максимум деликатности, чтобы собеседница моя поменьше страдала, а в то же время попытаться вытянуть из нее, что именно Хеня ей показывал. Как быть, если и для меня те вещи, которые старушка называет барахлом, имеют такое важное значение?

На меня снизошло вдохновение.

— Вот они какие, эти мужчины, — горячо и сочувственно начала я. — Да все они одинаковы, для них всегда какие-нибудь никчемные занятия наукой и всякие трухлявые бебехи были куда важнее нас, женщин. Всю жизнь, испокон веку несчастные женщины страдают из-за них!

Глядишь, иной такое выберет занятие — хоть стой, хоть падай. Да вот, к примеру… — я замешкалась, решая, какой пример привести, потому как и в самом деле слышала о самых невероятных увлечениях мужчин, — один пуговицы собирал, проше пани! Представляете?! Коллекцию такую себе составил — не поверите, все деньги на пуговицы тратил, не спал, не ел, только по всяким таким местам шастал, где можно пуговицы раздобыть: по рынкам, притонам, подозрительным лавчонкам. После него остался целый мешок пуговиц.