Убрать Слепого

Когда пальба в коридоре прекратилась, Глеб тенью проскользнул мимо оставшихся в живых омоновцев, преодолев искушение перестрелять и их, и через полчаса выбрался на поверхность. Засады на выходе не было, что немало его позабавило: противник по-прежнему непоколебимо верил в мощь своих штурмовых отрядов, совершенно не желая учиться на собственных ошибках. Он взял такси возле универсама и за десять минут добрался до платной стоянки, на которой вторую неделю дожидался его потрепанный «шевроле-люмина» непрезентабельного зеленого цвета. Когда он шел к машине, под ногами хлюпала слякоть – весна пока еще не перешла в победоносное наступление, но уже засылала в город диверсантов, так что от сугробов, всю зиму громоздившихся на газонах, почти ничего не осталось. Слепой шел, не разбирая дороги – ноги все равно были мокрыми после того, как под землей он прошагал два километра по ледяной воде взятой в бетонную трубу речки.

Замок дверцы заедало, и Глебу пришлось крепко ударить по нему кулаком, чтобы дверца открылась.

Дешевые десяти-пятнадцатилетние машины раздражали его: все они находились в стадии полураспада.

Вся страна постепенно превращалась в бескрайнюю автомобильную свалку, но все эти дребезжащие самоходные старцы были собраны на совесть и служили неплохим подтверждением старого тезиса о том, что автомобиль не роскошь, а средство передвижения. Усевшись за руль своего средства передвижения, Слепой запустил двигатель и сразу же включил печку – в машине было холодно так, как бывает только в долго простоявшей на морозе машине, и нигде больше. Движок, хоть и старый, завелся сразу же и заурчал ровно и деловито. Печка погнала в салон сначала теплый, а потом и горячий воздух, и Глеб, откинувшись на спинку сиденья, закурил, ожидая, когда прогреется двигатель.

Под лобовым стеклом болтался на шнурке веселый мохнатый чертик, забытый прежним хозяином.

Надо полагать, это сомнительное украшение было подвешено здесь, чтобы приносить удачу. Слепой пожал плечами и оборвал шнурок – он не любил, когда во время движения перед глазами что-то мельтешило. Он вообще не любил посторонних предметов в салоне автомобиля, а манию украшательства, бушевавшую некогда на бескрайних просторах великой страны, полагал специфической формой всеобщего умопомешательства. Мания эта, пережив некоторые трансформации, в вялотекущей форме существовала до сих пор, о чем яснее всяких слов говорил зажатый в его ладони чертик.

Глеб опустил стекло, выбросил чертика за окно и включил фары. Только теперь он заметил, что снова пошел снег – крупные, словно бутафорские, пушистые хлопья медленно вальсировали в свете фар, бесшумно ложась в раскисшее месиво, сплошным слоем покрывавшее асфальт. Была середина марта, но зима не собиралась сдаваться без боя – так же, как и Глеб Сиверов. Слепой криво улыбнулся – аналогия получилась неудачная, и продолжать ее не стоило. Зима была обречена на поражение, и то, что очень скоро она вновь вернется на московские улицы, для Глеба ничего не меняло: если он погибнет сейчас, то не вернется вместе со снегом и не взойдет с травой. В траве и деревьях наверняка продолжит существование частичка его тела, но не личности, и новый оборот земного шара вокруг дающей ему свет и тепло звезды не возродит наскочившего на пулю Глеба Петровича Сиверова… Или возродит? Хорошо бы, кабы так. Может быть, новый Сиверов будет чуточку умнее?

Он покачал головой, отгоняя посторонние мысли, как назойливых мух, вдавил сигарету в пепельницу под приборным щитком, пошарил рукой в поисках ручки настройки приемника, вспомнил, что здесь его нет, и вывел автомобиль со стоянки.

Глеб посмотрел на хронометр. Скорее всего, Забродов уже пьет коньяк у себя дома, потирая руки и подсчитывая, сколько ему отвалят за голову Слепого. Вероятность того, что он все еще не выбрался из катакомб, была очень мала, но она существовала, и, если Глеб не хотел упустить шанс быстро закончить это дело, ему следовало поторапливаться. Он уже прикинул, через какой вход бородатый диггер провел Забродова в лабиринт. Вряд ли он пойдет другой дорогой.

Слепой очень надеялся на то, что у Забродова достанет ума не попасть под случайную пулю, выпущенную каким-нибудь нервным омоновцем – он хотел прикончить своего бывшего инструктора лично, чтобы посмотреть, как тот умирает, и убедиться в его смерти. То, что сделал с ним Забродов, было последним наиболее убедительным уроком, окончательно уверившим его в том, о чем раньше он только догадывался: верить нельзя никому вообще, и, если ты хочешь выжить, необходимо всегда стрелять первым.