Убрать Слепого

Генерала Потапчука не оставляло неприятное чувство раздвоенности. Хуже всего было то, что в последнее время это странное чувство появлялось у него все чаще: с каждым прожить™ днем генерал видел все меньше смысла в том, чем ему приходилось заниматься. Вокруг творилась настоящая вакханалия, огромную страну разворовывали прямо на глазах, крупные акулы вели глухую, подспудную, но от этого не менее ожесточенную борьбу за сферы влияния, с серьезными лицами излагая абсурдные планы вывода страны из кризиса, в то время как миллионы долларов непрерывным потоком текли на их номерные счета в швейцарских банках; уровнем ниже остервенело грызлись хищники поменьше, подхватывая то, что ненароком вываливалось из пастей вышестоящих.

А вываливалось, между прочим, вполне достаточно для безбедного существования. У шакалов тоже были свои номерные счета и далеко идущие планы, так что шерсть летела во все стороны, а лязг зубов временами заглушал сводки новостей. Дикторы, читавшие эти сводки, в последнее время начисто перестали улыбаться, словно им запретили это в приказном порядке.

На этом фоне деятельность генерала Потапчука стала, сильно напоминать попытки удержать воду в решете: все расползалось и утекало между пальцев, вызывая глухое раздражение. Генерал давно забросил далеко идущие проекты и внутриведомственные игры, к которым и в лучшие времена не питал особенной склонности, сосредоточив все свои усилия на том, чтобы удерживать оборону на вверенном ему участке фронта. Пока это удавалось, но генерал знал, что долго так продолжаться не может: в конце концов, среди его подчиненных не было ни одного умственно неполноценного, а вокруг так и мелькали бешеные деньги, только и ждавшие, чтобы кто-нибудь подставил карман, Федор Филиппович побарабанил пальцами по краю стола, задумчиво глядя в окно. За окном опять начиналась метель. Судя по началу, зима обещала быть весьма суровой. «Вот в МЧС сейчас, наверное, за ушами чешут, – подумал генерал. – Что-что, а хорошенькое наводнение по весне им, похоже, обеспечено.»

Он включил радио и тут же выключил – передавали новости, и, конечно же, где-то опять упал самолет. Генерал давно заметил странную цикличность подобных происшествий: за месяц до наступления нового года самолеты обычно начинали сыпаться с неба дождем, особенно перегруженные до последнего предела чартерники.

«Старею я, что ли, – подумал Потапчук. – Что-то мне не по себе.»

Генерал слегка лукавил перед самим собой: он прекрасно знал, что послужило причиной дурного настроения, не оставлявшего его уже целую неделю Федору Филипповичу очень не понравилось, как вел себя Глеб Сиверов во время их последней встречи То, как он двигался, как смотрел, говорил, и в особенности то, как он молчал, вселяло в душу генерала неясные подозрения. Похоже было на то, что Слепой становится неуправляемым.

Управлять им, насколько помнил генерал, всегда было непросто. Сиверов с самого начала построил свои отношения с генералом, единолично представлявшим для него ФСБ, таким образом, что выбор всегда оставался за ним. Слепой никогда не брался за задания, казавшиеся ему сомнительными, и Потапчук, зная о странной щепетильности своего агента, старался ему подобных заданий не предлагать. Для выполнения по-настоящему грязной работы в обширном штате ФСБ всегда находились добровольцы-энтузиасты, зачастую и не подозревавшие, что именно они делают и по чьей инициативе. Сиверов же относился к элите, и его переборчивость с лихвой искупалась тем, что ему можно было поручить работу любой степени сложности и после этого спать спокойно, твердо зная, что задание будет выполнено.

«А ведь, пожалуй, именно переборчивость Сиверова является его наиболее привлекательным с профессиональной точки зрения качеством, – подумал вдруг генерал. – Приятно сознавать, что на тебя работает не тупой робот-убийца, а интеллектуал, наделенный, к тому же, совестью и даже, черт подери, патриотизмом… Хотя уж кто-кто, а Слепой имеет для патриотизма гораздо меньше оснований, чем многие из этих горлопанов, готовых мочиться на государственный флаг, кабы не мороз».

Но теперь Слепой стал другим – генерал видел это по выражению глаз и ставшим нарочито замедленными движениям рук, словно Сиверов старательно сдерживал какое-то огромное внутреннее напряжение. Потапчуку были знакомы эти приметы – в конце концов, Глеб был не первым агентом, работавшим на генерала. Все они рано или поздно ломались, не выдержав напряжения. Слепой был, пожалуй, самым сильным из всех, с кем генералу приходилось иметь дело, но в одночасье рухнувшая личная жизнь могла похоронить под обломками кого угодно.

Потапчук не раз осторожно выражал Глебу свои сомнения в целесообразности создания семьи – при такой профессии, как у него, даже сколько-нибудь долговременная связь с женщиной, пусть и не освященная, так сказать, брачными узами, неизбежно становилась ахиллесовой пятой. То, что произошло, как ни мерзко это звучало, должно было стать для Сиверова хорошим уроком или сломать ему хребет.