Участь Кассандры

– В холодильнике, – коротко ответил Мрак.

В кухне было очень чисто и очень неуютно, как в отделении хирургии. Две кастрюли – маленькая и очень маленькая, сковорода, глубокая миска и мелкая тарелка, кружка и столовый прибор, прозябающий в сушке, были из нержавеющей стали. На столе, накрытом клеенкой в шахматную черно-белую клетку, лежал большой, отлично наточенный нож. Мила поежилась и открыла холодильник. Холодильник, видно, был операционной – идеально чистый, залитый белым светом, он таил в своих стерильных недрах пакет молока и пакет апельсинового сока, упаковку минеральной воды, овощи в лотках, яйца и йогурты. А где пиво, где копченые колбаски, где скелет курицы-гриль, приобретенной в уличном ларьке и объеденной две недели назад? Где грязная посуда в раковине и шустрые тараканы? Где, черт побери, батарея пустых бутылок у окна, где переполненное мусорное ведро? Быт Мрака разрушал представления Милы о холостяцком жилье. Она полагала – да что там, ей частенько приходилось бывать в гостях у богемных режиссеров, актеров, сценаристов. Почти все они, следуя современным веяниям, пропагандировали здоровый образ жизни, говорили о диетах и хором любили салат из рукколы, но жили, как свиньи, а модная руккола вяла в холодильнике, потому что плохо сочеталась с виски и водкой.

– Куда он, интересно, деньги девает? – мечтательно интересовалась подруга Милы. – Он же здорово зарабатывает! Ты меня ему наверти, ладно?

Мила согласилась, но вовсе не потому, что считала свою вздорную подругу Карину идеальной парой для Мрака, а просто из интереса. Наверт был оформлен изящно – подвозя оператора домой после съемки у ясновидящей, которую шандарахнуло молнией, Мила объявила, что сегодня у нее как раз день рождения.

– Но я совершенно не настроена собирать компанию. Шум, бардак, похмелье – а потом что? Пустота… Может, посидим где-нибудь вдвоем?

Костя покивал – Мила все же умела найти слова убеждения именно для него. Через десять минут они подъехали к ресторанчику, где уже ждала их Карина. Если Мрака и удивило присутствие подруги – ведь предполагалось «посидеть вдвоем», то он не подал виду, азартно листал меню, с удовольствием ел мясо и смешил дам байками из операторского быта. Карина выпила для храбрости три коктейля, Мила – два, Мрак не пил вообще. Расхрабрившись, Карина пригласила Костю танцевать, хотя никто вокруг не танцевал, да и музыка была неподходящая. Мрак с улыбкой согласился, но, вернувшись к столику и усадив партнершу, заявил, что должен откланяться, и подозвал официанта. Корректно пресек возражения, заплатил по счету и оставил чаевые. А потом ушел.

– Чего ты его плясать потащила? Ты что, совсем ничего не соображаешь? Разговор бы какой-нибудь завела – новый роман Кинга, классическая музыка… Я ж тебе говорила, рассказывала о его интересах!

– Ой, да я не знаю, что страшнее – Кинг или эта ваша классика! Нет, Людк, ничего не может быть надежнее старых добрых танцев-обжиманцев!

– Ну ты и ду-ура! Помогли тебе танцы?

– Помогли бы. Просто место выбрали неудачно. В другой раз затащим его в клубешник какой-нибудь.

Но Мила прекрасно знала, что «другого раза» не будет. Знал это и Мрак. Однако разбитная подружка Чертковой, сама того не подозревая, разбудила в нем темную телесную тоску. Одинокий, застенчивый и гордый, как все сироты, Костя не знал женщины, не представлял обстоятельств сближения с ней и боялся обнаружить свою несостоятельность. Раньше пронзительные приступы любовной тоски вспыхивали и гасли в нем, как едко-розовые огни пакостного магазинчика «Интим» напротив его окон, теперь же тоска угнездилась надолго, не давала спать, гнала прочь из дома, в жарко дышащую летнюю ночь. И впервые у этой муки вырисовалось, обозначилось лицо – широкоскулое личико с острым подбородком, нежными голубыми тенями под глазами, детским искусанным ртом.

Он начал делать глупости. Приехал как-то душным, парным, жужжащим и гудящим в жасминовых кустах вечером к дому Валерии, два часа просидел на скамейке в скверике. Незаметно спустились сумерки, на скамейку напротив уселись парень и девушка и сразу же крепко сплелись, прижались друг к другу. Она пригнула коротко стриженную голову ниже его плеча, припала к груди. Он обнял ее обеими руками и прижал к себе. Так и застыли, не говорили, не шевелились. Юбка девушки сидела низко на бедрах, и поверх блестящего ремешка виднелась белая кружевная полосочка. И было в этом кусочке белья, выглянувшем без ведома хозяйки, что-то необыкновенно трогательное, волнующее. Мрак долго смотрел на пару – изумленно и радостно, как смотрит на пролетающих мимо окна голубей домашний кот. А они все не двигались.

– А ведь она, эта Валерия, тоже могла бы так – наклонить голову и прижаться, – говорил он себе, ворочаясь на своей жесткой койке. – И, может быть, она не стала бы смеяться и дышать мне в лицо алкоголем, и торопить меня… Может, она дала бы себе время получше узнать меня и принять целиком, и понять, и пожалеть.