Учеба

Она, пожалуй, еще не видела, чтобы он так ликовал: все происходит совершенно неожиданно, и даже Юне понятно, как он рад свалить с себя эту теологическую тягомотину, к тому же — а это было ясно всем, кроме Юны, — совершенно никчемную. На следующий день за завтраком Клемент колбасится вовсю: за кофе сыплет шутками, придвинув лицо к Кристине, провозглашает «Сокрушим растленную республику» визгливым фальцетом, пока та не ударяется в рев.

— Что бы тебе не увезти ее погулять, а, Юн? Поганка и мертвого подымет!

— Мэри сказала — не раньше трех.

Мэри ушла в библиотеку в десять. Она готовит работу по судебной практике семейных отношений. Эпиграфом к ней она поставила отрывок из Руссо, тот, где он убеждает французских матерей кормить детей грудью, но из всей работы Юна смогла уразуметь только эпиграф: в остальном работу составляли дебри сносок из далеких областей, постичь которые она не в состоянии.

— Кристина может простудиться, — говорит Юна. — Она раза два чихнула, и Мэри велела подольше подержать ее дома.

Мэри утверждает, что врожденного материнского инстинкта не существует, Юна с ней не согласна — ведь сама Мэри прекрасное его воплощение, — но держит свое мнение при себе. Мэри всегда точно знает, что нужно Кристине.

— Брось, — говорит Клемент. — Должна она дышать свежим воздухом или не должна? Юна, сейчас я тебе все объясню: в тебе говорит сверхпротекционизм вкупе с материнским комплексом, а комплекс для Кристины куда вреднее простуды. — Он делает паузу, чтобы Юна успела оценить его остроту. — Ну-ка, увези ее да побыстрее, будь добра. От ее воплей у меня мыслительный процесс стопорится.

Кристина и правда продолжает реветь, и Юна думает — не может не думать, — что Кристина была шелковой, пока Клемент ее не напугал: слишком она мала, чтобы понимать его шутки. Юна идет за Кристининым вязаным чепчиком и башмачками.

— Кроме того, у меня мало времени, — говорит Клемент, он следует за Юной в Кристинину комнату. — Полагаю, мне не удастся засесть за первую главу до шести.

— Так ты ее еще не начал? — спрашивает Юна.

— Начать-то я начал. Только на бумагу не положил.

— А я думала, что ты вошел в работу. — Юна несколько обескуражена. — Что ты сильно продвинулся.

Клемент заперся в кабинете Мэри и провел там все утро, Юна тем временем тетешкала Кристину, чтобы та ему не мешала. Она гулила и агукала три часа кряду и вымоталась вконец. Кристина теперь просыпается ни свет ни заря, и Юна только что не клюет носом на ходу.

— Я не говорил, что не приступал к работе, — произносит Клемент этим своим тоном, истолковать который мудренее всего — тон этот означает — он вроде бы притворяется, что недоволен, на самом же деле недоволен и еще как. — Я сказал только, что не положил свои мысли на бумагу. Вообще-то, Юна, сокровище ты мое, твоя беда вот в чем: ты даже отдаленно не представляешь, что такое Муза. В соответствии с традицией, дурында ты этакая, Муза заставляет ждать своего прихода. — Но вид у него до того свежий и бодрый, что Юну посещает ни с чем не сообразная мысль. Она едва осмеливается сформулировать ее даже для себя, но все же втайне подозревает, что Клемент просто-напросто соснул после завтрака. Впрочем, соснул так соснул, что тут такого.

— Поняла, — говорит она. — Творчество — процесс многофазовый.

После чего Клемент сразу теплеет к ней. Она процитировала один из девизов, которые он намалевал на банках с бакалеей. Вместо «Мука» он написал — «Самодисциплина — это победа над собой», вместо «Сахар» (при этом с кисти в банку накапала краска, и два с лишним кило сахара пришлось выбросить) — «Искусство есть любовь». Про творчество он написал на банке с чаем.

— Послушай, — говорит Юна, она хочет умилостивить Клемента: ведь он мог подумать, что она критикует его рабочие навыки (на самом деле ничего подобного у нее и в мыслях не было, просто она как-то упустила Музу из виду), — тебе вовсе не надо прекращать работу в шесть. Словом, почему бы тебе не работать и в ужин, а мы с Мэри перекусим на воздухе, она, я уверена, возражать не станет. А тебе я сделаю бутерброд — у нас вроде бы осталась копченая колбаса, — и ты сможешь поужинать в кабинете. Чтобы не прекращать работу.

Клемент расплывается в лучезарной улыбке, и Юна уверяется, что загладила свой промах.

— По правде говоря, Юна, сокровище ты мое, — начинает он, — ты все еще туповата, верно я говорю? А кто заплатит за колбасу в моем бутерброде — призрак твоей бабки? Ты еще не доперла, каково положение писателя в обществе, вся структура которого ему враждебна?

Кристина ревет еще громче и дрыгает ногами так, что Юне с трудом удается натянуть на нее башмачки. Подъем у Кристины высокий, аристократический, но Клемент до того ошарашил Юну, что она даже забывает им полюбоваться. Тем не менее Клемент все так же ослепительно улыбается, и она думает: скорее всего, он, по своему обыкновению, шутит, а ей, тупице, и вправду тупице, невдомек.