Учебная стрельба

О своей работе он не слишком распространялся - сказал только, что по поручению германского правительства проводит какое-то научное исследование. Я в таких вещах ничего не смыслю и с расспросами к нему не приставал. Он прожил во Франции два года, до августа 1911-го.

Однажды я нашел в его комнате целую охапку карт и планов Парижа - с названиями пригородов и подъездных дорог, но голову себе забивать не стал. Честно говоря, я и не знал, для кого они могли представлять интерес в то время.

Те два года были самыми счастливыми для нас троих. Теодор обожал мать, я в ней души не чаял. Так забавно было наблюдать, как он смешит ее, заставляя хохотать до слез. Наверное, ни один мужчина еще не любил другого так сильно, как я - своего брата. В тот день, когда он покидал Париж, мы с матерью провожали его на вокзал, и я вроде бы тоже не удержался и всплакнул.

В 1911-м, сразу после того как Теодор вернулся в Германию, я завербовался в армию.

Наконец-то нашлось занятие мне по душе. Правда, платили не так уж много, но достаточно для того, чтобы матери не нужно было больше работать, да и у меня оставалась кое-какая мелочишка. Теодор тоже посылал ей деньги.

Через полгода службы меня наградили за меткую стрельбу из артиллерийских орудий, еще через год произвели в капралы и отправили в Булонь. В апреле 1913-го я перевелся в Тулон и на первых же учениях опять дострелялся до первого места в списке.

Вот как это было, месье: они поставили на якорь небольшую флотилию из лодок с низкими грязно-серыми парусами, размером с торпедный катер каждая, а орудия пристроили на берегу. Я выбил десять из десяти с расстояния в пять километров.

За это меня произвели в сержанты и назначили командиром 3-й батареи во втором ярусе главной линии береговых укреплений. Ее видно из этого окна вон там, где флаг, справа от центрального траверса {заградительное сооружение, защищающее солдат от пуль и осколков снарядов}.

Так что я неплохо устроился: получал полторы сотни франков в месяц и собирался сдавать экзамены на старшего канонира - должность, о которой давно мечтал.

Этим летом - в июле это было, три месяца назад - я собирался послать кого-нибудь в Париж за матерью, хотел перевезти ее поближе к себе, в Тулон. Она, как и я, терпеть не могла Париж.

Но тут началась война, и я отказался от этой затеи.

Через пару дней после объявления войны почти половину гарнизона нашего форта перебросили в полевые дивизии и отправили на фронт. Мы все хотели быть на месте этих ребят, но кому-то ведь надо было остаться...

Дел у нас было по горло. Полковник каждый божий день устраивал учебные стрельбы и повсюду выставлял удвоенные караулы, так что нам едва хватало времени на еду и сон.

Но никто не жаловался. Разговоры шли только о том, как бы половчее нам одолеть Германию. Я заразился всеобщим лихорадочным нетерпением и каждое утро просыпался с надеждой, что сегодня меня вызовут и откомандируют на фронт. Я знал, что считаюсь лучшим канониром во всем батальоне, и не мог взять в толк, почему меня до сих пор держат в тылу. Думал, что мне просто не повезло.

Так продолжалось два месяца. По утрам полковник произносил в казармах небольшую речь, поддерживая в солдатах боевой дух, а донесения из Лилля, Реймса и Лувэна изо дня в день подогревали наш пыл. Сколько времени мы провели, усевшись в кружок в каком-нибудь бараке и распевая "Марсельезу"! Все мы жаждали крови врага.

Однажды утром - в прошлый понедельник это было, 5 октября, дневальный разыскал меня на позиции и сказал, что на пропускном пункте ждет какой-то человек в гражданском. По дороге я гадал, кто бы это мог быть.

А был это мой брат Теодор.

Мы не виделись больше года, и я так обрадовался, что обнял и расцеловал его. Решив, что он здесь проездом из Парижа, я забросал его вопросами о матери, но, как оказалось, Теодор прибыл из Франкфурта кружным путем через Швейцарию. Боев он не видел, потому что проехал южнее линии фронта.

- Это был единственный безопасный путь, - пояснил он. - А поскольку по дороге в Париж я очутился в пятидесяти милях от Тулона, решил сделать крюк и навестить тебя. Неделю назад во Франкфурте я получил повестку в германскую армию и с трудом вырвался из страны.

Говоря это, он старательно отводил глаза, и я подумал тогда, что ему неловко признаваться в дезертирстве.

Но я не видел в этом ничего постыдного. Не мог же я осудить собственного брата за то, что он не хочет сражаться против Франции!

Ясное дело, я сразу предложил ему пойти добровольцем в батальон береговой обороны и служить здесь, в Тулоне, вместе со мной. Но он покачал головой, сказав, что собирается сначала съездить в Париж и повидать мать, а потом записаться в армию и сразу отправиться на фронт.

Разумеется, я его отлично понимал и потому не стал уговаривать. Мы битый час болтали о старых славных временах, потом я спросил, не хочет ли он посмотреть, как выглядят фортификационные сооружения.

- Да, это было бы занятно, - отозвался Теодор без особого любопытства.

Я пошел за разрешением к дежурному офицеру, которым оказался капитан Жанвур, мой добрый приятель.