Учебник рисования

Матовый цвет лица, гордая шея, круглые брови, слегка приоткрытые, словно для нежного слова, губы; вот на кого он похожа, подумал Павел, на Деву Марию кисти Эль Греко. Он вспоминал стриженую девушку, ее темный взгляд и ту особую силу искренности, экстатическую, истовую силу, которая исходила от ее глаз. Да, да, именно портрет кисти Эль Греко: по темной, густой умбре прозрачные серые лессировки. Жаркий темный слой краски, положенной снизу, словно втягивает в себя легкие светлые тона, — вот откуда эта матовая кожа, светлая и темная одновременно, вот отчего этот темный взгляд одновременно и приближает тебя, и бесконечно отдаляет. Портрет Эль Греко; пожалуй, я не видел ни одного лица, про которое можно было бы сказать такое.

— Когда Юлечка ушла к Маркину, — продолжал Голенищев, — я испытал облегчение. Словно продал с аукциона дорогую картину. Жить с шедевром Эль Греко, согласитесь, непросто.

— С дамами Ренуара легче.

— Ах нет, — сказала Инночка, — я ошиблась. Не Эль Греко, нет. Она похожа на портрет герцогини Альбы.

Верно, так Гойя писал Альбу. Хотя все равно испанская живопись, тот же глубокий темный грунт, тот же хлещущий мазок. Да, фарфоровое лицо и немного удивленное выражение, точно она только что вас заметила. А заметив, увидела, что вы ей совсем не ровня — это выражение и отмеряет дистанцию меж нею и другими. Даже когда она лежит обнаженной, на картине «Маха», она все равно остается неприступной. Интересно, думал Павел, а как выглядела бы героиня Эль Греко, если ее раздеть?

Неожиданно он сделал открытие: ему пришло в голову, что на картинах Эль Греко и на портретах Гойи изображена одна и та же женщина. Разница состоит в том, что у Эль Греко персонажи бестелесные — невозможно представить, как они выглядят обнаженными, а герои Гойи живые, их плоть значит очень многое. Нарисована одна и та же женщина, думал он, но в первом случае — как идеал, а во втором — живая. Вероятно, у всякой картины есть метафизическая пара — или возвышающая реальность до идеала, или, напротив — делающая идеал доступным.

— Все люди похожи на картины, — сказала Инночка.

— Разве не наоборот?

— История зашла далеко: уже неизвестно, что было раньше.

Стали обсуждать модную игру: персонажи московских салонов теперь полюбили представляться героями древности. Столичные модники переодевались в старинные туалеты и фотографировались загримированные под образы популярных картин. Журнал «Европейский вестник» публиковал эти милые фотографии. У всякого светского персонажа обнаружился двойник в истории искусств. Так, отец Николай Павлинов был запечатлен в римской тоге, выяснилось, что он удивительно схож с бюстом императора Гальбы. Дима Кротов с успехом изобразил Наполеона на Аркольском мосту, Петр Труффальдино удачно имитировал выправку Байрона, а Герман Басманов до того оказался схож с Мартином Лютером кисти Кранаха, что дух захватывало. Автором концепции выступил модный дизайнер — Валентин Курицын, к каждому выпуску журнала готовил он портреты современников, обряженных в костюмы ушедших эпох, и очередь выстроилась к мастеру в ателье: всякому любопытно узнать, с каким героем истории он схож.

— Леонид сошел с холста Тициана! — сказала восторженная Инночка. — Христос с картины «Динарий Кесаря»! Неужели не видите? Татьяна Ивановна — это боярыня Морозова. А Соломон Моисеевич, он пророк с плафона Микеланджело.

— Какой именно пророк? — ревниво спросил Соломон Моисеевич.

— Иеремия, конечно, Иеремия.

— Хм. Да, Иеремия, — Рихтер подумал, что на это можно не обижаться, — хм, ну что ж. Вполне возможно.

— А я? — и Елена Михайловна повела бровями.

— Вы, Леночка, бесподобны, — умел Леонид Голенищев вовремя сказать нужное слово.

— Глупости все это, — заметила Татьяна Ивановна, — с жиру бесятся.

— На кого похож Иван Михайлович Луговой? Не скажете?

— На черный квадрат, — ответил Струев.