Учебник рисования

Галерея его год от года делалась известнее, и жители столицы наконец позабыли опального премьера и его скабрезную фамилию. «Куда везти?» — спрашивал таксист хмельного журналиста. «Двигай к Поставцу». И понимал таксист: стало быть, культурное мероприятие в столице. «Кто представляет вас на столичной сцене?» — спрашивали художника, и звучал надменный ответ: «Как это — кто? Поставец, разумеется». «Ах, ну конечно же».

— Ты понимаешь, куда попал?

— Здесь выставки устраивают?

— Здесь устраивают жизнь. Галерея — это трибуна, с которой художник общается с миром. Ты миру сказать что-нибудь хочешь?

Павел озирался в поисках картин; стены были чистые. В углу стоял телевизор, по экрану беззвучно неслись события дня — звук был отключен. Посреди комнаты стоял темный аквариум, в нем, плавно качаясь, липли к стеклам переливчатые вуалехвосты. Кое-где на стенах были аккуратно нарисованы углем квадраты и прямоугольники. Павел пригляделся к рисункам пристальнее.

— Вижу, вас заинтересовали эти вещи, — сказал галерист и потер руки. Жест непроизвольный, профессиональный, так колбасник одергивает фартук, а генерал крутит ус.

— Что это?

— Наша последняя выставка, — облизываясь, сообщил Поставец. — Мастер из Парижа — Гастон Ле Жикизду, художник культовый.

— И мейнстримный наверняка, — не удержался Павел.

— Безусловно, это мейнстрим.

— Что же это такое нарисовано?

— Проект называется просто — выставка. Художник изображает рамы, не заполняя их изображением. Перед нами призрак искусства, и данный мессидж каждый может наполнить любым содержанием. Нравится пейзаж — воображайте пейзаж. Нравится абстракция — представьте красочные пятна. Демократично и оригинально.

Голенищев и Поставец обсудили достоинство картин:

— Поразительно, что до Ле Жикизду никто до этого не додумался. А, казалось бы, идея лежит на поверхности, — сказал Леонид.

— Так бывает с открытиями: кажется, любой мог это сделать.

— И ни грамма дидактики. Ле Жикизду не навязывает своих пристрастий.

— Его позиция — это позиция человека, принимающего мир во всем многообразии, отвергающего директивы.

— Каждому зрителю он говорит нечто свое. Глубоко личное, персонифицированное искусство.

— Удобство данной вещи еще и в том, что ее каждый легко может унести с собой. Все предельно просто: вы покупаете определенный размер рамки, оплачиваете покупку, наш ассистент приходит к вам домой и в любом месте вашего интерьера изображает данную рамку. Вот ту, слева, мы продали уже шесть раз — видите красные точки?

И действительно, под нарисованной на стене рамкой было приклеено шесть красных кружочков из бумаги.

— Это значит, что вещь продана шесть раз, — объяснил Поставец. — К сожалению, по установленной договоренности, это предел — иначе мы выйдем в тираж и вещь утратит уникальность. А вот ту, — галерист кивнул на рамку на противоположной стене, — отчего-то не берут. Заходил банкир Балабос (человек, по-настоящему любящий авангард), и он уже было взял вещь, но в последний момент жена его отговорила.

— Обидно.

— Тяжелый хлеб, — Поставец улыбнулся, облизнулся, потер руки. — Сколько раз было, что в последний момент все срывается.

— Когда женщинам дают слово…

— Лаванда Балабос — чуткая дама. Не знаю, что на Лавандочку нашло. Видимо, Гастон не угадал размер вещи. Творил в Париже, а там другие интерьеры. Гастон уверяет, что именно эту вещь в Париже брали охотнее всего.

— Несовпадения в культуре быта.

— Прогресс — дело не одного дня.

— Мой друг Тушинский считал, — сказал Леонид, усмехнувшись, — пятьсот дней требуется. Однако не уложились.

— Преклоняюсь перед Владиславом Григорьевичем, но прогноз излишне оптимистичный. До сих пор (я не шучу!) говорят, что Ле Жикизду — шарлатан. Не переводятся дикари!

— Галерист — это воспитатель.

— Устаешь, как в школе — со второгодниками. Прихожу домой, включаю Шопена. Думаю: к черту! Махну рукой! Левкоевы давно меня зовут — открыть на Сардинии галерею. Но если прекращу деятельность, остановится не только моя работа — работа многих людей.