— В цивилизованном обществе, — добавил Ефим Шухман, — правящий класс должен формироваться из семей, чья история — есть история страны. Если хотите знать мое личное мнение, я счастлив, что живу в стране, которой управляют потомки крестоносцев. Собственно говоря, судьба рода Портебалей совпадает с судьбой Франции — неудивительно, что барон чувствует ответственность за Францию. Такой человек, полагаю, не украдет кредит Мирового валютного фонда. А? Как, по-вашему? — присутствующие подумали и подтвердили, что Алан де Портебаль нипочем бы не спер кредит МВФ; впрочем, поскольку сам Портебаль на совещании не присутствовал, его мнение узнать не пришлось. — Я даже думаю, что де Портебаль из своих средств охотно приплатит, лишь бы Франция жила достойно. А Советская власть нагнала в историю дворовой челяди — а челяди все равно, что со страной будет. Кто такой Брежнев? Дяденька с густыми бровями — вот и вся информация. Кто такой Путин? Аноним. Пытаются придумать ему биографию — три книжки написали, а биографии не получили. И у страны с таким лидером биографии не будет.
— Я придаю большое значение роду, — сказал Власов. — Разве я не говорил вам? Наш род восходит к Гедиминовичам.
— Дворяне, — заметил Бердяефф между прочим, — в эмиграции получили особое написание фамилий. На конце пишется двойное «ф», n'est pas?
— Выходит, ты — дворянин, а я — нет? — спросил Власов, и в голосе его звякнул металл, — какой из тебя дворянин? Дворянин должен сражаться!
Жиль Бердяефф на всякий случай отодвинулся от Кристиана Власова и сказал осторожно:
— Дворянин с кем попало драться не станет.
— Мой дед с комиссарами дрался! — сказал Власов, — а твой в советское посольство на поклон ходил!
— По-моему, — сказал Эжен Махно, — породистый или беспородный один черт. Как залезет наверх — превратится в скотину: иначе быть не может.
— Предпочитаю, чтобы обществом командовали рыцари, — заявил Гузкин, — нежели гэбэшники.
— Есть разница? — спросил Эжен Махно.
— Минуточку, — сказал Ефим Шухман, — одну минуточку! — Как боялись этой реплики оппоненты Шухмана в телевизионных дискуссиях! Если Ефим Шухман морщил лоб и говорил «минуточку!», то оппонент понимал, что грядет буря — Шухман, точно коршун, нападет на любую ущербную концепцию, — минуточку! Значит, институт рыцарства (то, чем славна европейская цивилизация) можно приравнять к институту на Лубянке? Неужели рыцарей можно сравнить с беспородными тюремщиками?
— Рыцари, — сказал Эжен Махно, — и есть офицеры госбезопасности.
— Осторожно, — сказал Ефим Шухман, — это путь культурных спекуляций!
— Нет, в самом деле, я читал, что дворянами в России делали опричников. Опричнина — это госбезопасность, правда? А разве в Европе было по-другому? Монфор — он офицер госбезопасности, вот и все. Я, признаться, думал, что гэбэшники правят миром давно.
— Давно?
— С самого начала — разве не так?
Вне зависимости от того, прав был Махно или Шухман, но находиться в особняке Портебалей, где каждый угол дышал вековой культурой, было приятно. Гриша с Барбарой проводили долгие часы на улице Греннель. Посетители высоких комнат обыкновенно усаживались у камина на низкие неудобные стульчики и в ожидании угощения предавались философическим беседам.