Учебник рисования

— Это у твоего Гегеля так написано? Значит, тех людей, которые истории помогают, надо уважать, а других — давить? Получается, без завоевателей не обойтись. Живем мы, дурни примитивные, перемогаемся, а они, благодетели, нас убьют и в историю впишут. Зачем истории такой смысл? Пусть лучше благодетели у себя дома сидят. А придут к нам — мы их остановим.

— Россия всех спасет!

— Получается, больше некому.

— И Наполеона остановим, и лагеря установим! И весь мир захватим, везде помойку учиним. То-то славно!

— Мы никого не захватывали. Освобождали, это да.

— Чехословакию, например. От чехов. В Прагу мы танки зачем ввели? Прогресса люди хотели. Кому мешало?

— Не понравилось им, значит, что мы танки ввели.

— А тебе понравилось бы, если бы к тебе домой на танке приехали?

— А когда их в сорок пятом освобождали, когда в сорок пятам году танки вводили — им нравилось? Дед там воевал, он летчик был. Он везде воевал, и в Испании летал, и с немцами дрался. Там в Германии и погиб — он на таран пошел.

— При чем тут твой дед?

— Просто вспомнил. Много наших погибло за эту самую Прагу: немцы в нее мертво вцепились. В первый раз нас цветами встречали. А во второй раз обиделись. Подождем до третьего раза, я так думаю. Может, им опять помощь нужна будет. Я чехов люблю, хороший народ. Живут нормально, пиво пьют, забот никаких. Русским бы так!

— А русским и так хорошо, с заботами. У нас не в том радость, — нам бы вот кого освободить, это да. Просят, не просят — все равно освободим. Пускай они тоже свободные по пустырям погуляют! — мальчик говорил и переживал.

— Перестань, — ответил другой мальчик, — кому мы сегодня мешаем? Наоборот — сюда, к нам, все лезут.

— Славa богу, наконец-то добрались до коммунистов! — его собеседник произнес эти слова солидно, как человек, уставший от коммунистической диктатуры.

— Ты мне лучше скажи, зачем они на наши пустыри суются, если здесь так плохо? Медом эта помойка, что ли, намазана? Одного не пойму: кому мешает, что нам плохо? Что они все сюда лезут, на эту свалку, на что зарятся? Давно бы махнули на нас рукой — а им все покоя нет. По-моему, и Македонский где-то в Скифии окочурился. Зачем он-то поперся?

— Черная дыра! Болото! Что сюда ни попадет, сгинет к чертовой матери! Нашел чем гордится! Македонского с Наполеоном русские уморили!

— Не волнуйся ты за своих благодетелей! Новых македонских так просто не уморить.

— Ты хоть уважительно говори про тех, кто прогресс твоей стране несет!

— А я не просил. Кому прогресс нравится — пусть туда и едет. Слушай, чего тебе здесь делать? Поехал бы, как все едут. Где история, куда подальше, туда и поезжай!

— Я бы хоть завтра. Кто пустит? Нет, вы здесь, на Родине уморите. Носом в портянку повонючее. Чтоб понял, как Родину надо любить. Что полсвета социализмом загадили, стену поперек Берлина поставили, лагерей понастроили — это мы мир защищали. Только почему в России так погано, а во Франции так хорошо? Почему во Франции великая культура — а у нас пустыри да свалки?

— Во Франции не был не знаю, а у России культура великая. Такой больше нет. Уж лучше пустыри, чем Наполеон и Гитлер.

— Гитлера разбила, кстати, коалиция!

— В сорок четвертом году еле раскачалась твоя коалиция.

— А Англия?

— Что — Англия?

— Англия не участвовала в победе?

— Что там зависело от этой Англии! По Африке два батальона гоняли взад-вперед.

— Значит, три раза спасли русские мир?

— Три раза.

— А англичане никогда не спасали? Нельсон разве при Трафальгаре не победил?

— Что проку от твоего Нельсона без Кутузова?

— А Карл Великий?

— Арабов резал? Дело хорошее. В Израиле его любить должны. А так, что с него проку?

— Русская похвальба всегда кончается одинаково: бей жидов, спасай Россию!

— Мы, кажется, про евреев не говорили. И Россию спасать не нужно. Она как-нибудь сама. Может, в ней одной-то история и есть, иначе с чего бы она всем так мешала.

— История у нее есть — как бы побольше народу съесть. Она ведь живет потому, что ест свой народ. И тебя сожрет, и меня.

II