Учебник рисования

— Интеллигенция — не класс, — сказал Кузин, — но слой (и весьма тонкий слой, милый Семен) людей, посвятивших себя просвещению. Интеллигенция не располагает никакой собственностью, — терпеливо сказал Борис Кириллович, — интеллигенция не считает, что свобода принадлежит ей, как, допустим, лопата — рабочему. Интеллигенция, если уж на то пошло, свободой никогда и не распоряжалась. Свободой спекулируют, увы, все — и каждый использует это понятие в своих интересах.

— А пролетариат — слой людей, посвятивших себя труду, — сказал Струев. — И производили они товары, а товарный фетишизм рождался попутно. И отнюдь не по воле производителей товара — но по воле тех, кто регулирует обмен, — возникает нечто, превосходящее фактическую стоимость товара. Товарный фетишизм так же усложнил натуральный обмен, как культурный и правовой фетишизм усложнил рынок товаров. И пролетариат уже не годится для этого рынка — ведь и крестьянство некогда стало тормозить прогресс.

— Ну что ж, — сказал Кузин, — если общество сделало шаг от простого продукта к товарному фетишизму, а затем от товарного фетишизма — к обожествлению свободы, можно порадоваться за такое общество.

— Но яблоко не стало слаще, свобода не стала свободнее. Теперь свободу выбросили на рынок, свобода — предмет обмена. Сегодня сильные делают вид, что свобода — объективная реальность, такая же, как разница между хорошим автомобилем и плохим. Делают вид, что свободой может обладать любой, используют деньги — в качестве акций этого предприятия. Попробуй, примени акции на деле. Ты можешь приобрести товары — то есть то, что имело отношение к предыдущей эпохе промышленного производства, то, что некогда символизировало права. Теперь у негритянки в Бронксе меховая шуба такая же, как у дивы с Бродвея, но равных прав у нее нет. Негритянку и тебя, русского профессора, обманули, — товар уже не воплощает власть. Настолько ты экономику должен представлять: тебе дают акции на владение фальшивым рудником. Рудника в природе не существует. Но акции действительно символизируют этот рудник. Насколько фальшивы настоящие акции несуществующего рудника?

— Однако люди, имеющие много таких акций, — заметил Кузин, — и пользующиеся фальшивой свободой, — они, тем не менее, свободны по-настоящему. Вон, Кротов, на таком лимузине катается, что машина в телеэкран не влезает.

— Чем фальшивее компания, тем длиннее автомобиль у менеджера.

— Дело в том, милый Семен, — сказал Борис Кириллович устало, — что свобода действительно — дым, газ, ветер. Но газ — веселящий, ветер — пьянящий. Мнимая свобода — все равно свобода, потому что пьянит так же точно, как та, что была бы настоящей. Расчет, может быть, у них и есть — но обмануть тебя они не могут. Пусть тебе всучили обманные акции несуществующей свободы, но если ты стал свободен хотя бы на миг — ты все равно свободен по-настоящему, навсегда.

— А ты, — спросил Струев, — был когда-нибудь пьян этим ветром?

И Борис Кириллович ответил:

— Я? Нет, не был. Но всегда хотел.

— И я, — сказал Струев, — не был. Но тоже всегда хотел.

VIII

— Ты собирался предложить мне какое-то дело, — напомнил ему Кузин, — какое-то сомнительное предприятие.

— Собирался, — сказал Струев, — но передумал.

— И правильно, что передумал. Твои предложения я знаю наперед. Мне уже несколько раз предлагали авантюры. — Кузин улыбнулся грустной улыбкой. — Заговоры, топоры и так далее. — Кузин улыбнулся еще более печально. — Я думал, мы повзрослели. Опять за старое?

И Борис Кириллович поглядел на Струева, как глядят на хулигана-второгодника: где этот балбес берет столько прыти? В себе самом Борис Кириллович чувствовал лишь усталость. Он сказал:

— Знаешь, почему я избегал авантюр?

— Скажи, — сказал Струев.

— Потому, что я — русский интеллигент.

— А декабристы? — спросил Струев. Откуда-то, из школьных лет, всплыли воспоминания о том, что декабристы, готовившие восстание, — родня русской интеллигенции.

Кузину был приятен разговор — слава богу, не надо прятаться на явке, готовя диверсию, но можно покойно расположиться с чашкой чая — и обсуждать культуру; Кузин в который раз умилился сложившейся ситуации. В чем-то проиграл. Но жизнь — выиграл.

— Обрати внимание, Семен, что три самых великих произведения в русской литературе были задуманы как произведения о декабристах — а написать их не смогли. Не задумывался над этим?

— Нет.