Учебник рисования

— Не в порядке! — заорал барон. — Не в порядке! Спер шестьсот миллионов прохвост! Я его партнером сделал, все казахские активы на него перевел! А он наш холдинг обанкротил!

Тереза фон Майзель несколько расстроилась из-за ягненка. Новая повариха, разумеется, могла и подвести. Хотя рекомендации были отличные. Верь после этого бумажкам. Удручала и потеря шестисот миллионов, но, в сущности, цифры мало что ей говорили. Кажется, шахты в Южной Африке приносят достаточно. Газ и нефть она всегда недолюбливала. Немудрено, что возникли проблемы: дело сомнительное. Что такое газ? Раз — и улетел. Надо быть готовым к ударам судьбы, они прожили столько лет вместе, что выдержат и этот удар. И в крайнем случае, подумала самоотверженная женщина, мы могли бы сдать баварский замок и поселиться у себя на вилле в Тоскане. Или в шале моих родителей на Бодензее. Надо утешить любимого человека. Она сказала сдержанно и спокойно:

— Полагаю, мы могли бы нанять хорошего адвоката. Закон все же существует.

— Какой закон, — сказал ей барон с большой долей сарказма, — где он, твой закон? Сляпали новый концерн — а старые активы в него включили. Вот и весь твой закон. — Барон, разумеется, передергивал факты: Тереза фон Майзель к данному закону имела отношение не прямое. — А новый концерн поделили на акции, расписали по членам правительства. Раздали по десять процентов — русскому президенту, немецкому канцлеру. Хорошо придумали: пока у власти, забрали себе всю промышленность! Уйдут на покой — и промышленность с собой возьмут. Продали страну! — завопил барон. — В карман себе страну положили! На кого я в суд подам: на бундестаг? На российский парламент? А президентом у них вообще американец. Мне в сенат американский, что ли, с жалобой идти?

— Отчего же не обратиться в сенат?

Барон стукнул вилкой по столу, жаркое в тарелке подскочило.

— На что жаловаться? На демократию? На капитализм?

X

Знакомые Павла прочли ему последние стихи Чирикова — новоявленный поэт был плодовит, причем поражала разнообразность его дарования. Некоторые стихи были пародийными, иные лирическими, а попадались и такие, куда автор подпускал гражданственный пафос. Так происходило оттого, что Чирикову приписывали буквально все, что писали самодеятельные стихоплеты в Москве. Так было и с последними стихами. Павел знал, лучше, чем кто-нибудь другой, что не Чириков эти стихи написал. Он сам их придумал, когда после вернисажа пошел бродить по улицам.

Они сказали: плати, шевелись,
А то не возьмем на бал.
Мне дали счет; исписанный лист
Я пополам порвал.

Вой, как любой, будь в стае — не то

Не сосчитаешь вин.
А я вышел один, там, где никто
Не смеет выйти один.

Они сказали: сильнее горсть,

Держись проезжих дорог,
А я пошел вкось, и, как повелось,
Путь лег, как шрам, поперек.

И мне стало плевать, куда ляжет путь,

Плевать, что сделал не так,
И плевать, что скажет мне кто-нибудь —
Безразлично, друг или враг.

Я не верил в бога, страну, народ,

И даже знал, почему,
И ждать осталось, кто подберет
Под рост тюрьму и суму.

И то, что было мое ремесло,

Сквозь пальцы текло, на авось.
Я хотел быть понят; это прошло,
А желаний других не нашлось.

42

Художник должен знать, какую именно часть бытия он рисует. Дело не в том, какой предмет он изображает, но в том, какое место в общей конструкции мира занимает данный предмет. Да, Гойя рисует всего лишь натюрморт с рыбами, выброшенными на берег, — но что это за берег, где он расположен? Берег ли это Стикса, или щедрого Средиземного моря?