Учебник рисования, том. 1

«Неужели степуны дошли до Германии?» - подумал отец Николай и наклонился к Татарникову, спросить, как оно там со степунами получилось. Кто бы мог подумать? Упорный народ, что ни говори.

- Именно немецкий период жизни. Например, любопытен приказ об увольнении Степуна из университета. Национал-социалисты выгнали его за нездоровые настроения. Но характерно - не посадили, не репрессировали; просто отчислили.

- Не посадили?

- Все-таки профессуру не трогали и уж точно не расстреливали, это у немцев в крови - уважение к профессуре. Что бы ни происходило - а профессор оставался фигурой уважаемой.

- Да, культура есть культура. И германская культура - это прежде всего культ учебы.

- Нация цивилизованная, с традиционным почтением к образованию. Могли поэта или художника убить, да, согласен, но не профессора. Носителя знаний не убивали. Ну, Розу Либкнехт, или как там ее, неважно, - это да, могли. Но не профессора.

- Поразительна, что именно степун, - сказал отец Николай, приглашая собрание оценить пропасть между порождением дикой природой и достижениями гуманизма, - именно наш степун стал носителем багажа цивилизации. Вот ведь что интересно!

- А за что его отчислили? - спросил Татарников. - Он сделал-то что?

Узнав же, что Федор Степун не произнес обвинительной речи в адрес Рейха, а вина его состояла лишь в том, что он не произносил публичных славословий, Татарников высказался с обычной своей безапелляционностью и грубостью.

- А за что его расстреливать, Степуна вашего? Не протестовал, листовки не клеил, в Сопротивлении не участвовал, партизан в погребе не прятал, евреев через границу не водил - кому он нужен? Что с него толку? Пинка хорошего дали, и хватит с него.

- Как не стыдно? - воззвал Борис Кузин к совести Сергея Ильича. - Почему ученый, профессор с мировым именем должен клеить листовки или строить баррикады? Он занимается наукой! Вот его баррикада! - и сам Борис Кириллович Кузин, говоривший эти слова, смотрелся на кафедре, точно солдат на баррикаде. Нижняя, упитанная, азиатская часть его тела была надежно закрыта кафедрой, а одухотворенная европейская голова с горящими глазами поднималась над баррикадой и взывала к собранию.

- Действительно, - сказала Роза Кранц, - типично советская точка зрения досталась вам, Сергей Ильич, в наследство. Кто не с нами, тот против нас. Но пожилой ученый, изгнанный большевиками, переживший разлуку с Родиной…

- Уж не в симпатии ли к большевикам вы меня подозреваете, Розочка? - осведомился хмельной Сергей Ильич. - Сколько ж лет было вашему Степуну, пятьдесят? И в пятьдесят лет не сумел он ничего путного сделать? Ведь не ребенок, чай, понимать должен, что происходит. Хоть бы попробовал.

- А вам, Сергей Ильич, сколько лет? - хотелось спросить Розе. - Вы, думаю, Федора Степуна уже переросли, но не только евреев через границы не водили, вы и сочинений потомкам не оставили, - ничего подобного она, разумеется, не сказала, но лишь мягко пожурила Татарникова. - А что же было ученому делать? Он уже в прошлом пострадал от большевиков.

- Как это - что делать? - Татарников был сильно пьян, - пулеметы выкатить - и чтобы головы не подняли, суки! Подумаешь, пострадал! Страдалец! Пострадал - так привыкни страдать! Всегда страдай! Ишь, ловкач! Устроился! - он еще многое мог сказать, как и всегда, когда был нетрезв.

- Ну зачем, зачем ссориться, - отец Павлинов простер руки к собранию, - все мы здесь для одного славного дела собрались. Объединить усилия западной и восточной интеллигенции для построения светлого открытого общества!

- Новый град строите? А квадратный метр у вас почем? - и Сергей Ильич пьяно икнул. - Элитное, элитное жилье!

Ну как быть с таким человеком? Ведь сколько терпения надо. Поговорили-поговорили с Татарниковым, да и рукой махнули. В сущности, и держали-то его в «Открытом обществе», можно сказать, из милости. В конце концов, если человек упорно не желает слушать шум времени, если он хочет стоять в стороне и не принимать участия ни в чем решительно - так и бог с ним, пропади он пропадом. Не желает человек сделать усилия и стать русским европейцем - так ему же, если разобраться, и хуже.

III