Учебные годы старого барчука

Понятно поэтому, что речь Василия Ивановича, обращённая к интересному пришлецу, была нисколько не похожа на вздорные, ни к какой полезной цели не ведущие, выходки мальчишки-учителя, величающегося своими синими очками. О нет! Василий Иванович весь обратился в ласковую улыбку и прежде всего усадил не только папеньку, но и нас, грешных, на самые привилегированные места дежурной комнаты, высказывая одушевлённую готовность всё устроить к нашему удовольствию и нималейше не сомневаясь, что мы поступим туда, куда желаем. Оказалось, что он уже давно знает нашего папеньку по старшим братьям, и что папенька уже был у него и в тот раз.

«Своекоштные пансионеры» были любимыми овцами в педагогическом стаде, которое вверено было попечению Василия Ивановича, и с которых он по силе возможности трудолюбиво собирал пушистое руно, как собирала библейская Руфь несжатые колосья на полях Вооза. Поэтому безрассудные учителя, не понимавшие высшей педагогической политики и в своей близорукости резавшие на вступительных экзаменах «своекоштных», почитались Василием Ивановичем почти за карбонариев и франкмасонов и делались личными врагами Василия Ивановича. Впрочем, он мало церемонился с такими учёностями, и не давал их юношеской глупости особого практического хода, великодушно переправляя своекоштным новичкам на тройку и на четвёрку полученные ими на экзамене двойки и единицы. Зато он предоставлял учителям полную волю относительно мало его интересовавших претендентов на казённые вакансии, ибо справедливо полагал, что все казённые вакансии всё равно будут обязательно замещены если не Иваном, то Сидором.

Василий Иванович немедленно отрекомендовал папеньке немецкого учителя Гольдингера, ожидавшего в дежурной следующего урока, надзирателя Троянского и успевшего возвратиться в дежурную маленького нахального словесника. Он не счёл нужным представить только одного небритого старика в синем вицмундире с застывшею на лице улыбкою покорности, который внимательно чинил перья, стоя у окна и поднеся ножичек почти вплотную к своим близоруким состарившимся глазам. Это был известный нам от братьев Карпо, учитель чистописания и рисования, фамилия которого была не Карпо, а Девицкий, и который был вечным козлом отпущения во всех шалостях трёх маленьких классов. Хотя на бедного Карпо никто не обращал внимания, он тем не менее заискивающе улыбался и как-то автоматически кланялся в сторону отца, не выпуская из рук пера и ножичка всякий раз, как с отцом раскланивались представляемые ему педагоги, словно к спине бедного Карпо был проведён он них снурок, против воли дёргавший его книзу.

— Вот и учителя некоторые свободны, так можно и начинать, чтобы времени не терять, — обратился к отцу Василий Иванович, потирая свои мягкие руки. — Документы ведь с вами налицо?

Документы оказались все налицо.

— Вот и отлично. Эдуард Христианыч, начинайте-ка с Богом, вы первый! А сейчас перемена будет, подойдут и остальные.

Эдуард Христианыч был немец сообразительный и послушный, так что Василий Иванович не опасался с ним никаких неприятных сюрпризов. Светло-рыжая фигура Гольдингера, с розовым, опрятно вымытым и гладко выбритым лицом, осклабилась сначала приятною улыбкою по адресу нашего папеньки, и потом обратила к нам свои голубые, сиявшие самодовольством глаза.

— Nun, meine jungen Herren, wollen wir etwas vorlesen.

Он аккуратно вынул из кармана вицмундира белыми пальцами с отлично вычищенными розовыми ногтями тоненькую, будто сейчас только из магазина принесённую книжечку и, развернув на каком-то стихотворении, подал её Алёше. Алёша стал бойко, без ошибок, отбарабанивать:

Eine kleine Biene flog

Emsig hier und her, und sog… etc.

Глаза и ноздри немца постепенно расширялись от удовольствия, и он кивал в такт Алёшиному чтению, посматривая с многозначительной улыбкой то на инспектора, то на папеньку.

— Ja… gut… sehr gut… Oh, dieser Kerl muss weit gehen…

Он гладил Алёшу по голове своей белой рукой, и Алёша ещё больше разошёлся. Моё чтение, после Алёшина, никуда не годилось. Я никак не мог различить в проклятой немецкой печати зейденштюкера — где стоит f, где s, и все большие E читал за C. Но рыжий немец и мне говорил gut, хотя уже не улыбался. Он, по-видимому, засчитывал в общую заслугу нашей фамилии Алёшины знания, потому что после моего чтения весьма благоразумно переменил тактику и стал нас спрашивать вместе, так что я с Алёшей как-то нечувствительно и чрезвычайно для меня удобно смешался в одном неразмежёванном круге.

— Imperfectum от вспомогательного глагола werden, — неосторожно требует от меня рыжий немец.

— Ich werdete, du werdetes, — храбро начинаю я.

Но в ту же минуту он быстро тычет пальцем во всезнающий лоб Алёши, и моё глупое ich werdete мгновенно тонет в ядовитом и самодовольном дисканте Алёши:

— Ich wurde, du wurdest… А также старинная форма ich ward, du wardst.